Он включил телевизор. На одном канале шла французская
многосерийная чепуха, на другом играл американский джаз, на третьем бушевал
советский хоккейный чемпионат… Ти-Ви-Миг он обнаружил на шестом канале.
Пулеметная дробь комментатора сразу же прогнала из этого сумеречного дня сонное
спокойствие и отрешенность. Камерамены показывали из Евпатории сногсшибательное
событие – слет «Волчьей Сотни», на котором ультраправая организация объявляла о
своем присоединении к Союзу Общей Судьбы. Какой-то дряхлый полковник (вероятно,
один из последних кавалеристов Шкуро) с восторгом рассказывал молодежи о своей
туристской поездке в Москву и об огромном впечатлении, которое произвел на него
военный парад на Красной площади. Ни слова о коммунизме – Россия, мощь, границы
империи, флаг на всех широтах мира, XXI век – век русских! В президиуме собрания
Марлен Михайлович вдруг увидел профессора Фофанова, одного из «одноклассников».
Еще неделю назад его, либерала, «любителя краснопузых», в таком собрании
размазали бы по стене, теперь, за неделю до выборов, он был почетный гость и
«волчесотенцы» ждали его слова.
Зазвонил телефон. Марлен Михайлович передернулся. Кто может
мне звонить? Кто знает, что я в «Литейном-Сплендид»? Оказалось, знают те, кому
полагается знать. Звонил из Феодосии Вильям Иванович Коккинаки. Под таким
именем пребывал на Острове полковник Сергеев. Вальяжный профессор-археолог
прибыл в Феодосию с личными научными целями из Калифорнии. Мягким картавым
говорком археолог на правах старого друга и знатока Крыма приглашал Марлена
Михайловича посетить его в Феодосии. В том случае, если вас одолеют дела или визитеры,
дорогой мой, милости прошу – я снял дивный особнячок у моря, мы сможем, как в
старые времена, поспорить о третьем слое кургана Тепсень или о происхождении
древних водоемов на склонах Легинера. Позвольте, какие визитеры, я никого не
жду, возразил Марлен Михайлович, ни с кем не намерен… Да-да, конечно, я и сам
люблю уединение, зачастил господин Коккинаки, сочувствую вам от всей души. Вот
только вчера избавился от одного нумизмата, некий Игнатьев-Игнатьев, личность
любопытная, но полный дилетант. Советую вам таких любителей адресовать к своему
– ха-ха – шоферу или даже прямо ко мне. Нy, а уж если полезут какие-нибудь
древние египтяне, то тогда просто звоните мне, дорогой мой, вот – запишите
телефон.
Соображая некоторое время, что могла бы означать вся эта
абракадабра, Марлен Михайлович некоторое время невидящими глазами смотрел на
экран Ти-Ви-Мига, пока до него вдруг не дошло, что на экране фигурирует
очередное сногсшибательное событие. Пресс-конференция в Бахчисарае. Советник по
печати ханского двора делает заявление журналистам. Его высочество исламский
руководитель татарского народа Крыма призывает своих подданных голосовать за
Союз Общей Судьбы и выражает уверенность, что в составе великого Советского
Союза Крым сможет внести более солидную лепту в движение неприсоединения,
укрепить антиимпериалистический фронт своих братьев по вере.
Вдруг снова зазвонил телефон. На этот раз портье.
Любезнейшим тоном на чистом русском интересовался, не желает ли господин
получить ужин в номер.
На экране телевизора появился Андрей. Он выпрыгнул из
вертолета на базе ВВС в Каче. За ним по пятам следовала его новая женщина –
Кристина Парслей, в кожаной куртке и джинсах, весьма привлекательная особа, но
до нашей Таньки ей далеко, дурак Андрей, во всем дурак. Их встречал Чернок и
сотни три восторженных молодых летчиков.
– Ужин? Да-да, пожалуйста. Что-нибудь полегче,
что-нибудь простенькое. Да, и вот еще… вот еще что… будьте любезны… бутылку
скоча, да-да… Что? Вот именно целую бутылку. «Black-White» вполне устроит…
Лучников поднялся на трибуну, поднял руки, призывая к
тишине.
– Летчики! – сказал он. – Каравеллы испанцев
отправлялись в Атлантику, не зная, что им принесет каждая следующая миля, шли
во мрак и туман. Они обрели Америку, но ведь ее могло бы и не быть на месте,
мрак и туман поглотил бы их. Таков удел человека – идти к новым берегам.
Обретем ли мы Россию, нашу судьбу и мечту? Летчики, отправляясь в этот путь, я
хочу вам сказать, что наш мрак и туман гораздо чернее и пространнее, чем тот,
что лежал перед испанцами.
Вскочил какой-то чудесный юноша с лейтенантскими значками в
петлицах, махнул пилоткой, прокричал:
– Мы летаем в любую погоду, Андрей!
Аудитория восторженно взревела. Полковник Чернок закурил
сигариллос. Андрей грустновато улыбался. Миссис Парс-лей (кажется, есть такая
травка в бульон) демонстрировала одну лишь безграничную преданность своему
владыке.
Экая хитроумная бестия, вдруг с отчетливой злобой подумал
Кузенков о Лучникове. Агитация от обратного! Пугает людей «мраком и туманом», а
достигает желаемого восторга, отваги. Что происходит с этими людьми? Вновь и
вновь Солженицын увещевает их с телеэкранов – остановитесь, одумайтесь! Все его
с благоговением слушают, а потом приходят к сногсшибательному выводу: только
великая земля могла взрастить столь могучую личность, только великий Советский
Союз! Может быть, на такой степени процветания у человека всегда возникает
эдакий вывих в сторону бессмысленных вдохновений? Как умудрился Лучников так
глубоко проникнуть в психологию островитян? Может быть, и впрямь в КГБ его
этому научили? Кузенков, однако, достоверно знал, что верхушка Комитета вовсе
не стремится к захвату Крыма: ведь пропадает такое чудное рабочее поле. Нет,
просто Андрей сам один из островитян, один из «лучших».
Ти-Ви-Миг, по своему обыкновению, зафиксировал физиономию
Лучникова. Странное сочетание: хищноватая улыбка и грустный, если не тоскливый
взгляд.
– Подонок! – Кузенков поднес кулак к физиономии
бывшего друга. Подонок во всем: и родных своих забыл, и любимую выбросил, и
даже такая мелочь – не удосужился за все эти месяцы старого друга найти. Все
поглотила садомазохистская идея, снобизм, доведенный до абсурда.
– Совершенно с вами согласен, Марлен Михайлович, –
прозвучал поблизости несколько проржавленный голосишко.
Кузенков отскочил от телевизора. В номер въезжала колясочка
с его «скромным ужином» – целый набор подносов и подносиков, прикрытых
серебряными крышками, плюс бутылка виски. Колясочку толкал слуга, средних лет
костлявый субъект с улыбочкой, обнажающей анемичные десны, седоватые крылья
волос падали на глаза.
– Вы нашли точное слово, – сказал слуга. –
Андрей Лучников – нравственный подонок. Я его знаю с детских лет, мы вместе
учились в Симферопольской Гимназии Имени Царя-Освободителя.
Кузенков молча смотрел на слугу и уже понимал, что это вовсе
не слуга, что он, может быть, зря отослал Лопатова, что его здесь ждали, что
нужно немедленно звонить г-ну Кокки-наки, если это уже не поздно.
Фальшивый слуга склонил голову и слегка подщелкнул
каблуками.
