– Ага, – торжествующе сказал Бакстер. – В
тебе, я вижу, заработал дворянский романтизм. Так знай, что ваша дворянская
русская старомодная сентиментальность, так называемые «высокие порывы», сейчас
считаются современными футурологами наиболее позитивной и прагматической
позицией человечества.
– И потому я – Ной? – усмехнулся Арсений
Николаевич.
– Sure, – кивнул Бакстер. – Только ты и никто
другой.
– Где же ваш Арарат? – спросил Лучников.
– North Atlantic Treaty Organisation, – сказал
Бакстер. – Резкое и решительное усиление западной и даже проамериканской
ориентации. Западный военный гарант. Стабильность восстановится, и с
облегчением вздохнут прежде всего в Москве. Будет яростная пропагандистская
компания, задавят десятка два диссидентов, потом все успокоится. Комиссия
получила достаточно ясные намеки из тех же московских источников. В конце
концов, там же тоже есть люди, понимающие, что мы все связаны одной цепочкой…
Ты Сахарова читал? Представь себе, в Кремле есть люди, которые его тоже читают.
– Я не гожусь, – сказал решительно Арсений Николаевич. –
Я слишком стар, у меня слишком много, Бак, накопилось грусти, я не хочу терять
свою гору, Бак, я буду сидеть на своей горе, Бак, мне почти восемьдесят лет,
Бак, я молод только по сравнению со своей горой, старый Бак. И, наконец, я не
хочу враждовать со своим сыном.
– Понимаю, – кивнул Бакстер. – Возьми меня на
свою гору, Арси. Мне тоже все надоело, мне смешно сидеть на этой Трехсторонней
Комиссии, где все такие прагматики и оптимисты, мне просто смешно на них
смотреть и их слушать. Положит какой-нибудь Гарри Киссельбургер ладонь на лоб,
вроде бы мировая проблема решается, а я вижу скелет, череп и кость… Уходящая
жизнь… Как бы я хотел верить, что основные события начнутся за гранью жизни.
Старый Арси, в самом деле, продай мне кусок твоей горы. Я бы плюнул на все,
чтобы жить с тобой рядом и по вечерам играть в канасту. Взял бы Тину и жил бы с
ней на твоей горе…
– Так бы и осталась она с тобой на нашей горе, –
усмехнулся Арсений Николаевич и дружески положил руку старому Бакстеру на
затылок.
У них и прежде так бывало: если деловой разговор не
получается, они как бы тут же о нем забывали, делали вид, что его и не было,
показывая этим, что личные свои отношения они ставят выше всякой экономики и
политики.
– Почему бы ей не бывать хоть часть года у меня на горе, –
наивно расширил голубые бандитские глаза старый Бак. – Если ей захочется
свеженького хера, я сам ее отпущу в Ниццу или в Майями, куда угодно. Я ведь к
ней частично буду относиться как к дочке. Частично, – подчеркнул
он. – Арси, – он зашептал в ухо старому другу, – скажу тебе
честно, я уже сделал ей такое предложение, что-то вроде этого. Я предложил ей
стать моей спутницей, другом. Уверен, что проституция для нее – просто игра.
Она – особая женщина, таких не много в мире, поверь мне, ты знаешь мой опыт…
В этот момент мягко, бархатом по бархату прозвучал гонг и
милейший голос объявил, что самолет Стокгольм – Симферополь заходит на посадку.
Слева от бара осветился большой экран, на котором в темных небесах появился
снижающийся, мигающий десятком посадочных огней и подсвечивающий себе носовым
прожектором «джамбо-джет» компании SAS.
Ультрасовременная, еще нигде, кроме Симфи, не опробованная
система включила телекамеры на борту огромного воздушного корабля, во всех
четырех огромных салонах, где пассажиры, улыбаясь, перешучивались или,
напротив, сосредоточиваясь и погружаясь как бы в состояние анабиоза, готовились
к посадке. Ни в высшем, ни в среднем классах Андрея Лучникова явно не было, но
в переполненном «экономическом» как будто где-то на задах мелькнуло знакомое,
но почему-то дьявольски небритое лицо.
Вдруг «Тина» спрыгнула с табуретки и побежала прочь от бара.
– Тина! – вскричал испуганный Бакстер и вскочил,
простирая руки.
Она даже не обернулась.
Дело в том, что пока два старых джентльмена разговаривали на
политические темы, Таня-Тина, сидя у стойки бара, начала улавливать невероятный
для нее смысл происходящего. Антон и Лидочка Нессельроде иногда обменивались
репликами по-русски, и ей постепенно стало ясно, кто есть кто и для чего вся
компания прибыла ночью в Аэро-Симфи. Длинный парень, который между прочим пару
раз как бы случайно погладил ее по спине, оказался сыном Андрея. Идиотка с
романтическими придыханиями, оказывается, считается невестой Андрея, а высокий
седой старик, друг ее сегодняшнего клиента (употребив в уме это слово, она
покрылась испариной) просто-напросто отец Андрея, тот самый знаменитый Арсений
Лучников. Тут Таня, что называется, «поплыла», а когда на экране появился
«джамбо», когда она увидела или убедила себя, что увидела ухмыляющуюся
физиономию Андрея, она не выдержала и побежала, куда глаза глядят – прочь!
Больше получаса она слонялась по бесчисленным коридорам,
торговым аркадам, поднималась и спускалась по эскалаторам Аэро-Симфи. Везде
играла тихая музыка, то тут, то там появлялись предупредительно улыбающиеся
лица с вопросом – не нужна ли какая-нибудь помощь. У Тани дрожали губы, ей
казалось, что она сейчас куда-то побежит, влепится в какую-нибудь стенку, и
будет по ней ползти, как полураздавленная муха. Хулиганское ее «приключение»
теперь становилось для нее именно тем, чем и было на самом деле, –
проституцией. Она отгоняла от себя столь недавние воспоминания – как брал ее
этот старик, как он сначала ее раздел и трогал все ее места, неторопливо и
задумчиво, а потом вдруг совсем по-молодому очень крепко сжал и взял ее, и брал
долго и сильно, бормоча какую-то американскую похабщину, которую она, к
счастью, не понимала, а потом… она отгоняла, отгоняла от себя эти постыдные
воспоминания… а потом он ей в любви, видите ли, стал объясняться… кому – шлюхе?
а потом он еще кое-чего захотел… может быть, ему обезьянью железу
трансплантировали… прочь-прочь эти мерзкие воспоминания… и с лицом, искаженным
злобой, она вошла в открытый и пустой офис «Краймиа-бэнк» и предъявила
испуганному молодому клерку чек, подписанный Бакстером.
