— Так вы можете это прочесть? — спокойно спросила она, оправившись от потрясения.
— Эту книгу дал мне Одиедин Манма.
— И вы ее читаете?
— Да. Только очень медленно.
— Когда же вы этому научились, Советник? И как вам не противно читать эти «примитивные значки», соприкасаться с этим «смердящим трупом»?
— Я этому научился еще в детстве.
— Кто же вас учил?
— Те люди, с которыми я жил.
— А кто они были?
— Родители моей матери.
Отвечал он очень тихо, после каждого короткого предложения делая паузы, точно привыкший к выволочкам и наказаниям школьник, которого отчитывает, вызвав «на ковер», донельзя раздраженный директор школы. Сати вдруг стало жарко от стыда. Она чувствовала, как горят щеки, как кружится голова.
Опять ошибка! Даже хуже, чем ошибка!
Она довольно долго молчала, потом сказала наконец:
— Простите меня! Я не должна была так с вами разговаривать. Но и вы вели себя по отношению ко мне слишком высокомерно — и на пароме, и в Окзат-Озкате. А я этого терпеть не могу. А потом я вас просто возненавидела — ведь это вы были виноваты в уничтожении замечательного гербария и целебных трав Сотью Анга! Этот гербарий был смыслом и результатом всей его жизни, он был самой его жизнью… А еще я ненавидела вас за то, что вы преследуете меня и моих друзей. Мне ненавистна та фанатическая вера, ярым сторонником которой вы являетесь. Но вас я постараюсь не ненавидеть.
— Почему? — спросил он. Голос его звучал так же холодно, как и прежде в беседах с нею.
— «Ненависть съедает ненавидящего», — процитировала Сати фразу, часто обсуждавшуюся во время занятий с Толкователями.
Лицо Советника при этих словах осталось бесстрастным и одновременно напряженным. А Сати почему-то испытала облегчение; она даже немного расслабилась. Искреннее признание высвободило стыд, избавило ее от отвратительной скованности, которая страшно мешала ей в его присутствии. Она поудобнее устроилась на полу, выпрямила спину. Теперь она запросто могла смотреть ему прямо в глаза, не избегая его взгляда. Некоторое время она изучала его неподвижное лицо. Он больше ничего не говорил — не хотел или не мог? Зато у нее язык развязался.
— Они хотели, чтобы я побеседовала с вами, — сказала она. — Чтобы я рассказала, какова в действительности жизнь на Терре, и открыла вам те печальные и отвратительные истины, которые вам придется узнать в конце своего «Марша к звездам». Может быть, после моего рассказа вы и сами зададите себе фатальный вопрос: «А понимаю ли я, что делаю?» Впрочем, вы, возможно, и не захотите задавать себе этот вопрос… С другой стороны, мне, Наблюдателю, интересно узнать, какую жизнь ведут такие люди, как вы. Что превращает обычного нормального человека в Советника? Надеюсь, вы можете мне рассказать об этом хотя бы немного? Почему, например, вы жили с дедушкой и бабушкой? Почему научились читать и писать идеограммы? Вам ведь сейчас около сорока, верно? Когда вы были ребенком, старая письменность уже была запрещена законом, насколько я помню, да?
Он кивнул. Сати давно уже положила книгу на прежнее место. Теперь ее взял в руки он и уставился на изящно выписанные на титульном листе знаки: ДРАГОЦЕННЫЕ ПЛОДЫ С ДЕРЕВА ПОЗНАНИЙ.
— Расскажите немного о себе, хорошо? — попросила она. — Где вы родились?
— Это место называется Болов Йеда. Оно на западном побережье.
— И вас назвали Яра? Это ведь значит «сильный».
Он покачал головой.
— Меня назвали Азияру, — сказал он. Азиа-Ару Она прочла о них всего день или два назад в «Истории западных земель», которую Унрой показала ей во время их очередного «налета» на Библиотеку. Азиа и Ару были четой мазов и умерли два столетия назад. Сати знала, что Толкователи считают их кем-то вроде апостолов, что именно Азиа и Ару были первыми, кто привнес искусство Толкования в страну довза. И стали там первыми «верховными мазами». До недавней «культурной революции» довза воспринимали их как своих культурных героев, а во времена Корпорации они, без сомнения, стали «культурными преступниками», и власти во что бы то ни стало постарались уничтожить всякую память о них, выбелить стены их домов, стереть из памяти их слова…
— Так, значит, ваши родители были мазами? — догадалась Сати.
— Нет. Мазами были мои дед с бабкой. — Советник сжимал в руках книгу, словно она была его талисманом. — Первое, что я помню, это как бабушка учит меня писать слово «дерево». — Его палец двумя легкими непроизвольными движениями начертал на обложке книги знакомую Сати идеограмму. — Мы с ней сидели на крылечке в тени, и оттуда было видно море. Рыбачьи лодки плыли к берегу. Болов Йеда стоит на холме, над заливом. Это самый большой город на западном побережье. У деда с бабушкой был очень красивый дом. Все крыльцо до самой крыши было увито виноградом — это была старая мощная лоза с толстым стволом; она цвела желтыми цветами. Каждый день в доме проводились занятия. А вечером они ходили в умиязу.
Он воспользовался запрещенным местоимением «он/она/они», даже не заметив этого! И голос его теперь звучал совсем иначе: мягко, чуть хрипловато, легко.
— Мои родители были школьными учителями. Они учили детей читать и писать с помощью нового алфавита. Я тоже учил его, но мне больше нравилась старая письменность. Меня вообще интересовали всякие старые истории, книги. То, чему меня учили дед и бабушка. Они считали, что я непременно должен стать мазом. Бабушка часто говорила деду: «Ах, Кием, дай ребенку поиграть!» А он все заставлял меня что-то повторять, учить новое. И мне всегда хотелось ему угодить. Ответить урок еще лучше… Бабушка же рассказывала мне всякие истории — те, что Толкователи всегда рассказывают детям. Я с удовольствием слушал ее, но читать мне все-таки нравилось больше. И писать. Я научился писать очень красиво. И был страшно горд тем, что тоже могу сохранить написанное. Мне казалось, что произнесенные вслух слова просто улетают от тебя, точно ветерок, и, чтобы сохранить им жизнь, их приходится снова и снова повторять. А написанные слова остаются навсегда, и можно научиться писать их еще лучше. Еще красивее.
— Значит, вы переехали к деду и бабушке, чтобы у них учиться?
Он ответил сразу, странно покорный и почти ласковый:
— Когда я был совсем маленьким, мы сперва жили все вместе. Потом мой отец стал директором школы. А мать поступила на работу в Министерство информации. Вскоре их перевели на другую работу — в Тамбе, а потом в Довза-сити. Моей матери приходилось очень часто ездить в командировки. Оба очень быстро делали карьеру. Они были ценными работниками. Очень активными. И дед с бабушкой решили, что для меня будет лучше пока пожить с ними, потому что родители постоянно разъезжали по всей стране и очень много работали. Вот я и остался.
— И вам хотелось остаться у них навсегда?
— О да! — сказал он удивительно свободно и просто. — Я был ужасно рад остаться у них. Я там был счастлив.
