Кейси что-то сказал. Флеммер видела, как двигаются губы, но ничего не слышала. В течение долгих лет совместной работы она едва выносила его присутствие рядом с собой. Все эти прикосновения и ласки, поглаживания и похлопывания, воркование… Отвращение порой достигало таких вершин, что она едва не бежала в туалет, чтобы проблеваться. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не закричать и не выцарапать глаза старому козлу. Но она справилась. Деваться некуда. Слишком многое стояло на кону. И – да, она чуть не расхохоталась от счастья, когда, наконец, принесли зашифрованный приказ к действию. Вынесите мусор до пятницы.
Спустя некоторое время Флеммер подошла к основному инкубатору – ящику из нержавеющей стали размером с холодильник, со стеклянной наружной дверью и четырьмя внутренними камерами, каждая – с собственной герметичной стеклянной крышкой. Камеры позволяли поддерживать микросреду. В каждой из них можно было задавать тип и интенсивность источника света, состав атмосферы, температуру, влажность, ионизацию, электромагнитные поля, давление и другие условия.
Во всех камерах стояли чашки Петри с бактериями – колониями АКБ, с которыми работал Лу Кейси. Бактерии с нарушенным генетическим кодом в питательной среде из агара растекались яркими красными, зелеными и оранжевыми пятнами. Из набедренного кармана костюма Флеммер достала удлиненную, работающую на батарейке электрическую лампочку с интенсивным ультрафиолетовым излучением.
Она нажала кнопку на панели инкубатора, внутри вспыхнул ядовито-голубой свет. Открыв крышку камеры, Эвви подержала ультрафиолетовую лампу над культурами и закрыла крышку. Со всеми оставшимися камерами проделала то же самое. Затем закрыла основную дверь инкубатора, убрала лампу и огляделась. Если не считать лежащее на полу тело, вокруг царил полный порядок. Оставив Кейси в лаборатории, она приняла обеззараживающий душ, поднялась в его кабинет и забрала записку. Время позднее, а значит, читать ее здесь было некому. Завтра его найдут. Все будет выглядеть как несчастный случай: стресс, усталость и ослабленный эмфиземой организм – стечение обстоятельств, приведшее к трагедии.
Слишком большую часть своей жизни Эвви Флеммер прожила в одиночестве, в маленьких темных комнатах и квартирках, окна которых выходили в проулки между домами. Теперь она изменит внешность и папиллярные узоры при помощи лучших пластических хирургов. Стройная и похорошевшая, купит себе виллу на юге Франции, в Провансе. Никакой вычурности – просторный старый дом. Толстые каменные стены, покрытые кремовой штукатуркой и увитые плющом. В саду на деревьях огромными золотыми каплями будут висеть груши. Но главное – освещение. Через огромные окна виллы будет струиться чистый свет, яркими пятнами ложась на полу из старинного дуба. Она больше никогда не будет жить в темноте. Ей предстоит жить в очищающем свете Прованса. Джоселина Аламеда Тремейн не будет ничего бояться. Это имя дал ей мистер Адельгейд. Имя для новых документов. Итак, Джоселина, не Эвви, скоро насладится шампанским «Дом Периньон» в капитанской каюте суперъяхты «Лебенс Лебен»
[40]
, плывущей на восток, к восходу новой жизни.
34
Халли и Канер проделали обратный путь до лагеря у бурливой реки, где они в последний раз видели Боумана. Оба валились с ног от изнеможения. Не говоря ни слова, слишком уставшие, чтобы есть, они забрались в спальные мешки и уснули.
Во сне Халли увидела Боумана. Он склонился над ней, водил кончиками пальцев по щеке, что-то шептал, касался губами ее губ. Ладонь скользнула вниз по ее шее, проникла под спальник, обхватила грудь. Халли двигалась, стонала под ласками его пальцев.
«Да, – бормотала она. – Пожалуйста, да».
Но рука ускользнула, и она вновь провалилась в сон.
– Халли?
Боуман?
– Халли, вставай. У меня кое-что для тебя есть.
Она открыла глаза. Ее спальное место освещал нашлемный фонарь. Не Боумана – Эла Канера. С дымящейся кружкой в руках он присел рядом на одно колено.
– Подумал, ты захочешь выпить чаю, – произнес он, приблизив лицо к Халли, чтобы не перекрикивать шум реки.
Наконец, она окончательно проснулась, откинула верх спальника, села. Взяла протянутую кружку, отхлебнула.
– Осторожно, горячо, – предостерег Канер.
Чай действительно был горячий, крепкий, с сахаром и сухим молоком – самый вкусный напиток в ее жизни. Дуя на поверхность, она пила и ощущала прилив энергии.
– Чудесный чай. Спасибо.
– Не за что. – Он подвинулся ближе, скрестил ноги, улыбаясь, наблюдал за ней. – Ты долго спала.
– Давно встал?
– Давненько. Как твоя рука?
Она слегка сжала кисть, сморщилась.
– Чертовски больно. Но ничего. Заживет. А ты как?
– В порядке, – отозвался он. – Правда, в порядке.
Халли посмотрела ему в лицо.
– Голос почти что радостный.
В ее тоне Эл уловил удивление.
– Ну, мы ведь достали «лунное молоко», мы живы и идем обратно. Как тут не радоваться?
Действительно. Разве что трое хороших людей погибли, подумала Халли, но промолчала. В некотором смысле он был прав. Они пришли сюда за «лунным молоком», и сейчас операция уже подходила к концу. Вот что самое главное. Три смерти – это ужасно, но они предотвратят сотни тысяч, а может, и миллионы мучительных смертей. Все участники экспедиции, отправляясь сюда, полностью осознавали опасность.
– Ты прав. Прости, Эл. Я устала. И мы слишком много здесь потеряли.
Он мрачно кивнул.
– Да, действительно. – Вздохнул, отвел взгляд, затем вновь посмотрел на нее. – Я достал завтраки, пойду разогрею. Омлет с беконом. Проголодалась?
– Очень. Подождешь минутку?
– Конечно.
Эл ушел. Халли выбралась из спальника, натянула комбинезон, ботинки и шлем и пошла к «кухне». Канер разогрел ИП, налил ей еще дымящегося черного чаю и вручил пакетик из фольги. Стоя, они доставали ложками еду из пакетиков. Омлет на вкус был как настоящий, а кусочки бекона – хрустящие и подкопченные. От чая и теплой еды Халли ожила и уже хотела было поблагодарить Канера, как тот наклонился, доставая что-то из своего рюкзака.
В руках у него оказалась красная фляжка Боумана. В изумлении Халли смотрела, как Канер отвинчивает крышку и наливает себе изрядное количество рома. Он потянулся и к ее кружке, но Халли накрыла ее ладонью.
– Это вещь Боумана. Где ты ее взял?
– Достал из его рюкзака, когда мы уходили из лагеря. – Канер пожал плечами. – Ему она больше не понадобится.
Возможно, и так, однако обыденность его тона ее встревожила.
– Нет, правда, тебе тоже не помешает, – настаивал Канер. – Вряд ли Боуман захотел бы, чтобы ром пропал впустую. Немного расслабимся, что здесь такого?
