Но… пусть теперь Лицкявичус решает, что со всем этим делать!
* * *
Карпухин внимательно разглядывал сидящего перед ним парня. Стас выглядел настоящей развалиной, а ведь ему, судя по документам, всего двадцать четыре. В очередной раз подполковник спросил себя, каким идиотом надо быть, чтобы вот так, по-дурацки, без всякой причины губить собственную жизнь? Он никогда не находил ответа на этот вопрос, хотя задавался им множество раз за долгую карьеру. Возможно ли, чтобы люди, молодые, полные сил, были настолько не нужны Богу… или кому-то там, наверху, чтобы им позволялось попусту растранжиривать свои судьбы?
У Стаса заканчивалась ломка. Если его сейчас поместить в клинику, возможно, у него был бы шанс. Однако, судя по словам соседей, мать не однажды проделывала этот «фокус», но всякий раз сынок возвращался к пагубной привычке. Видимо, ему уже не помочь, остается лишь использовать по назначению. Видит бог, ничего Артем не желал так сильно, как виновности этого торчка в смерти собственной матери – сколько проблем разрешилось бы разом! Однако многолетний опыт подсказывал, что Стас – не убийца.
– Послушайте, почему я здесь? – нервно хрустя костяшками пальцев, спросил парень. – Что я сделал?
– Не помнишь? – приподнял брови подполковник. В таких случаях лучше не давать допрашиваемому зацепок – пусть сам соображает, что к чему. Это иногда позволяет добиться ответов, которых не выцарапать иным способом.
– А… что я должен помнить?
И этот вопрос остался без ответа. Стас занервничал еще больше. Он ерзал на стуле, и Карпухина прямо-таки подмывало вмазать ему между глаз, да так, чтобы мультяшные птички вокруг головы полетали. Но делать этого нельзя – хотя бы из этических соображений. Но Артем на пределе: на ногах с семи утра, сейчас почти девять вечера, он голоден, устал и раздражен, а это, как правило, ведет к падению настроения и желанию почесать об кого-нибудь кулаки.
– Это из-за матери, да? – снова заговорил Стас, так как подполковник не говорил ни слова. – Я… ничего не делал! Вы мне верите?
Артем издал странный звук.
– Она умерла, – констатировал парень и просительно посмотрел на Карпухина. – Мне бы… поправиться, а?
– Обойдешься, – спокойно ответил тот. – Еще три-четыре часа здесь…
– Пожалуйста! – взмолился Стас. – Что вы хотите, чтобы я сказал?
– Правду, правду и ничего, кроме правды.
– Так я же и говорю правду: мать зачем-то сунула голову в духовку!
– Это мне и без тебя известно.
– Я не имею к этому отношения!
– Рассказывай!
– Да вы что, вправду думаете, что я мог… Да кто я, по-вашему, – монстр?!
– Когда тебя ломает и нужна доза – да.
– Я никогда не тронул бы мать!
– Ты бил ее.
– Неправда! То есть я, может, пару раз и толкнул ее… но это только потому, что она не давала денег или не хотела выпускать из квартиры! Я не бил маму… по-настоящему, вот!
– Знаешь, как я вижу всю картину? – спросил Карпухин. – Тебе уже нечего было вынести из квартиры, и ты решил покуситься на свою долю жилплощади. Мать была против, и ты избавился от нее.
– Нет, говорю же: когда я пришел, она уже была… такая!
– Какая – такая?
– Стояла на коленях, голова в духовке…
– Ну да, конечно! Ты приходишь домой, видишь мать в таком положении и даже не пытаешься вытащить ее, пульс проверить…
– Да какой, к черту, пульс – она была мертва, к гадалке не ходи!
– Тогда почему ты сбежал, а не вызвал «Скорую» или полицию?
– Ага, вас вызовешь, а потом… вот здесь и окажешься!
– Ну, ты ведь все равно тут, так? – пожал плечами Карпухин. – И твоя беготня не помогла, так что рассказывай все, как было на самом деле.
– Но я же рассказал!
– Ты по порядку рассказывай, как домой пришел, как свет включил…
– Да не включал я! Вернее, пытался – выключателем пощелкал, а он не работает.
– Повезло тебе, парниша: если бы работал, сидели бы вы сейчас с матерью на одном облаке!
– Почему это? – захлопал глазами Стас.
– Эх, да ты, похоже, в школе ничему не научился! В квартире было полно газа, и будь там электричество…
– Черт!
Кажется, дошло наконец.
– Я бы… взорвался, что ли?!
– Говорю же – повезло! – отозвался подполковник.
– Но мать же мне звонила… Вернее, она эсэмэснула…
– Что сделала?
– Ну, эсэмэс прислала. Написала: приходи, мол, достала кое-что.
– Наркоту, в смысле?
– Ну да… Мы поругались, я пару дней дома не появлялся, потому что мать предупредила, что больше не станет мне помогать: у нее, дескать, неприятности на работе и она подставляться ради меня не желает.
– А потом вдруг написала? – недоверчиво уточнил Карпухин.
– Странно, да?
– И ты, конечно, сразу рванул домой?
– Естественно!
– И нашел мать в духовке?
– Ну! Я испугался, подумал, что меня упекут… Я ничего не делал с матерью, чем угодно клянусь!
– Богом всех торчков?
– Что?
– А, не бери в голову! Эсэмэс от матери сохранил?
– Не стирал… но мобилу мою ваши забрали.
– Отлично!
– И… что теперь?
– Да ничего. Проверим твои слова, подпишем протокольчик.
– И?
– И сможешь продолжать гробить свою жизнь, пока не всплывешь кверху брюхом в каком-нибудь из многочисленных водоемов Северной столицы.
– Что?
Вместо ответа Артем вздохнул и, поднявшись, вышел из допросной. На душе у него было скверно: как он и предполагал, Стас Шемякин, скорее всего, действительно не убивал мать. Он мог сильно толкнуть ее, мог даже ударить или выкинуть в окно в припадке ломки, но использовать хлороформ и налоксон, а потом попытаться представить смерть Шемякиной как самоубийство – вряд ли. Тем не менее, если он не соврал про эсэмэску, может статься, потянется ниточка к настоящему убийце?
– Паша, сходи в хранилище вещдоков, добудь мне телефон Стаса, – сказал он, заглянув в кабинет, где сидел Трофименко.
– Что-то накопали, Артем Иваныч? – заинтересованно спросил паренек.
– Кое-что, – буркнул тот. – А что у нас с ордером на вскрытие квартиры Митиной?
– Можно ехать.
– Хорошо – давно пора там покопаться. А по поискам ее парня, как его…
– Антона Скоробогатова? Ничего – как в воду канул. Наши ребята там уже несколько дней дежурят, но никто не входил и не выходил. Не может же этот Антон безвылазно в квартире отсиживаться, без еды?
