– А у нас не принято говорить ничего, – Чука утерла с лица слезы, пот и слюну. – У нас принято выжидать, какая именно из претенденток превратится в королеву. Во многом это игра случая.
– Сама ты сейчас что ощущаешь?
– То же самое, что и все остальные мои подруги. Ужас перед неведомым и мучительную ломоту во всем теле. Но они еще ничего не знают о случившемся и пытаются побороть свою мнимую хворь. Вопрос в том, чей организм сумеет перестроиться быстрее. Тут важно каждое мгновение.
– А что ожидает тех, кто не успеет?
– Они умрут. Нельзя быть королевой наполовину или на одну треть. Настоящая королева потом наплодит много новых наследниц… Кажется, начинается, – голос ее сразу осип. – Меня словно в кипяток окунули.
Да я уже и сам заметил, что с принцессой творится что-то неладное. Ее агатовые глаза быстро выцветали, как это бывает в моменты сильной боли, а волосы, наоборот, темнели. Платье, прежде болтавшееся, как на колу, вдруг стало тесным для наливающейся плоти и затрещало по швам.
– Душно! Жмет! – пробормотала она, остервенело сдирая с себя одежду. – Помоги!
Конечно, в биологическом плане мы были совершенно несовместимы и наши места во вселенском паноптикуме жизненных видов отстояли друг от друга весьма далеко, но от принцессы исходила сейчас такая чувственность, такая страсть, такое порочное очарование, что моя мужская сущность отреагировала на это самым подобающим образом.
Вполне возможно, что смерть королевы была отнюдь не единственным испытанием, выпавшим сегодня на мою долю.
Заодно с одеждой избавившись и от своего бесполого прошлого, принцесса была вольна теперь сама выбирать любовников, благо вещунов, в принципе пригодных для этой роли, поблизости хватало.
Но все сложилось совсем иначе, чем я предполагал.
В следующий момент она уже вцепилась в меня, словно легендарный платоновский первочеловек, отыскавший, наконец, свою утраченную половинку, и неведомая сила понесла нас по залу. Осыпая меня поцелуями, принцесса что-то пылко бормотала, путая все на свете языки.
Одолеть ее в нынешнем состоянии не смог бы даже борец-тяжеловес, но я отбивался как мог, взывая не к чувствам, что было бы совершенно бесполезно, а к разуму.
– Опомнись! Мы чужие по крови! Ты никогда не сможешь зачать от меня! Не теряй драгоценного времени! Сейчас сюда сбегутся все твои подруги, и еще неизвестно, кто из вас станет королевой!
Вряд ли эти слова доходили до сознания принцессы, затуманенного исступленным вожделением, но кто-то третий, неимоверно могучий, отшвырнул меня прочь и закружился вместе с ней в разнузданном танце-соитии.
В новом партнере принцессы – здоровенном самце, нагом, как морское божество, – я с трудом узнал моего боязливого и неловкого приятеля. Роковая любовь на пять минут превратила его в силача и красавца.
Не без горечи уяснив, что возвращаться во владения вредоносцев мне придется одному, я мысленно простился с вещуном и на цыпочках покинул зал, впервые за много веков ставший ареной плотских утех.
Усевшись в коридоре на каменную лавку, вытертую задами придворных до зеркального блеска, я развязал котомку, с которой в последнее время никогда не расставался, и обратился к яйцу (не надеясь, конечно же, завязать с ним диалог):
– Очень скоро ты станешь круглым сиротой. Твоя мать уже погибла, а скоро та же участь постигнет и названого отца. Но пока мы вместе, ничего не бойся.
Ответом мне был не совсем трезвый, но внятный голос:
– И ты тоже…
От подобного чуда я невольно вздрогнул, но тут же сообразил, что это всего лишь обрывок фразы, оброненной кем-то из проходивших мимо стражников (они долгое время простояли на внешних постах и потому не отведали похлебки, заправленной истомой). Целиком фраза звучала примерно так: «Я, конечно, опростоволосился, но и ты тоже ничем не отличился».
И пусть этот случай был простым совпадением, я воспринял его как добрый знак.
Любой государственный переворот, пусть даже самый никчемный, сопровождается беспорядками. Нет лучшего момента для бесчинств, чем период междуцарствия, когда одна власть уже растеряла силу, а другая еще не надрала ее. Отсюда и проистекают всяческие исторические феномены вроде темных веков, смутного времени, окаянных дней, военного коммунизма, семибоярщины, хованщины и перестройки.
Нечто подобное творилось сейчас и в подземной обители. Бывшие подруги Чуки, с некоторым запозданием осознавшие, что они уже не совсем принцессы, а нечто совершенно иное, принялись всеми силами подстегивать процесс своего перерождения.
Поскольку единственной целью грядущей метаморфозы было зачатие, подразумевающее, как минимум, наличие партнеров другого пола, нарождающаяся чувственность принцесс воспламенила вещунов, пробудившихся от сна.
Но в самый интересный момент все эти потуги оказались тщетными – Чука успешно завершила процесс превращения в полноценную королеву. Единственное вакантное место повелительницы вещунов отныне (и на целую эпоху вперед) было занято. Десятки и сотни существ, так и не ставших окончательно мужчинами и женщинами, посчитали себя обманутыми.
Одни продолжали предпринимать бессмысленные попытки соития, а другие употребили свою неистраченную страсть для погромов, первой жертвой которых стала кухня. Со стороны все происходящее напоминало даже не пиры Валтасара, а последнюю содомскую оргию (говорю с чужих слов, поскольку самому мне на этом достославном мероприятии присутствовать не довелось).
За себя я нисколько не боялся – сейчас вещунам было не до чужаков. Впрочем, беспорядки вскоре стали стихать – сказывалось влияние юной королевы. Ее власть распространялась по обители не посредством указов и карательных мер, а единственно с током воздуха.
Если кого-то другого смиряет сила оружия или подкуп, то для вещунов таким средством был запах (хотя и вполне определенный).
Чука, располневшая телом, но зато странно усохшая лицом, вышла из королевских покоев и, прислушиваясь к шуму, презрительно молвила:
– Пусть побушуют напоследок. Ведь эти горлопаны обречены. Как только у меня появятся свои собственные наследники, я вышвырну всех посторонних вон. Прежние заслуги нынче ничего не значат, это должен запомнить каждый.
– Похорони моего приятеля достойно, – попросил я. – Как-никак, а он отец твоих будущих детей.
– Распоряжусь, когда все утихнет, – рассеянно произнесла она, – хотя его участие в зачатии было самое ничтожное. Отдаваясь ему, я видела перед собой только тебя. Смешно… Одинец любил меня, а я любила другого. Вот ведь как иногда бывает.
– Но сейчас, похоже, ты уже никого не любишь, – заметил я.
– Все прошло. У нас это длится недолго. Пора любви для меня закончилась навсегда. Возвращайся сюда поколений этак через тысячу. Снова сдружись с юной дурочкой, мечтающей превратиться в королеву.
