Расположенный в пустыне город встретил его неожиданным холодом. Вдоль дороги из аэропорта тянулись глинобитные домики, которые ближе к центру уступали место новым, но уже каким-то облезлым домам из бетонных блоков. Водитель такси, бухарский еврей, всю дорогу расхваливал достоинства недавно открытой гостиницы «Интурист» и, доставив клиента, стал жаловаться на слишком тяжелый чемодан, чем и выцыганил у Мервина лишние чаевые, дополнительно к высокой оплате за проезд. Отель действительно был новым, однако, войдя в вестибюль, Мервин обнаружил, что внутри еще холоднее, чем снаружи. Чтобы согреться, регистратор гостиницы даже переставила свою стойку поближе к выходу.
Мервин поинтересовался, скоро ли включат отопление.
— Гостиница только что сдана, — сухо ответила регистратор, задетая придирчивостью иностранца. — И лифты еще не работают. Вам придется подниматься по лестнице.
И дала Мервину номер на верхнем этаже.
Мервин с трудом тащил свой чемодан наверх, когда увидел ноги спускающегося ему навстречу человека в знакомых брюках. Оказалось, что, по чистой случайности, Вадима направили сюда в командировку. Более того, выяснилось, что в этот день Вадим был совершенно свободен и мог поездить с Мервином по Бухаре на служебном автомобиле, а вечером один русский друг Вадима устраивал маленькую вечеринку у себя дома на окраине города. Вадим с гордостью сообщил, что там будут и девушки.
Первый «друг» Мервина из КГБ Вадим Попов ест кебаб на базаре в Бухаре. Узбекистан. 1959 год.
После осмотра города, слишком беглого и поверхностного, как показалось Мервину, они выехали на немощеные улочки городской окраины. Друг Вадима жил в старом русском квартале с традиционными деревянными усадьбами, сильно отличающимися от каменных построек узбеков. Хозяин дома Володя тепло встретил их и стал усиленно угощать водкой и жареной индейкой — такой огромной, каких в России видеть Мервину не приходилось; потом они танцевали под старые американские пластинки. Выяснилось, что одна из девушек, Нина, остановилась в той же гостинице, что и Вадим с Мервином, и они все вместе при лунном свете вернулись туда и распрощались в фойе.
— Заглянете ко мне попозже? — спросил Мервин, когда Вадим уже поднимался по лестнице. Девушка ответила теплым пожатием руки.
Не желая беспокоить постояльцев, Мервин на цыпочках шел к своему номеру. К его удивлению, там горел свет и внутри явно кто-то был. Очевидно услышав шаги Мервина, человек распахнул дверь. Ослепленный падавшим из комнаты светом, Мервин не видел лица человека, но спросил, что он здесь делает.
— Чиним электричество, — спокойно объяснил тот. — Но мы уже закончили.
После ухода «электриков» Мервин тяжело опустился на кровать. Даже здесь, в Средней Азии, КГБ не оставлял его в покое. Потом он заметил на столе два пустых стакана. Очевидно, тайные агенты во время работы любили немного выпить.
Дрожа от холода, он разделся и забрался в постель. В дверь тихо постучали. Подумав, что это Вадим, Мервин встал и отпер ее. Но это была Нина. Она игриво втолкнула его в комнату. Он вытеснил ее в коридор. Не хватало ему скандала с изнасилованием! Он мгновенно представил себе, как ее нежные объятия превратятся в железную хватку, а сотрудники КГБ только и ждут в коридоре, когда она станет звать на помощь. В итоге он провел ночь в ледяной постели и в полном одиночестве.
Московский Государственный университет размещается в грандиозном, в тридцать шесть этажей, сталинском небоскребе — в то время самом высоком в Европе. На просторной площади перед зданием установлены гигантские статуи студентов и студенток, которые, подняв взгляд от своих учебников и инженерных инструментов, доверчиво смотрят в светлое будущее. По масштабам это невозможно даже сравнивать с разбросанными по всей территории Оксфорда зданиями колледжей из песчаника.
Руководство университета предоставило Мервину комнату в «гостиничном» крыле, собственно ничем не отличающуюся от остальных пяти тысяч комнат общежития, кроме того, что иностранцам полагалась такая роскошь, как горничная.
Узкие лацканы, вязаный галстук, сигареты «Голуаз» из посольского магазина. Мервин в Москве. 1959 год.
В маленькой комнате умещались лишь диван-кровать, письменный стол и встроенный шкаф. Огромное окно, соответствующее монументальности фасада, совершенно не отвечало размерам комнаты.
Тем не менее Мервина не оставляло приподнятое настроение. Университетский быт представлял собой полную противоположность его роскошной, но замкнутой жизни дипломата; все здесь было скромным и типично советским. А главное, Мервин чувствовал себя гораздо свободнее, чем в посольстве. Правда, снаружи постоянно дежурили оснащенные радиосвязью автомобили КГБ, готовые в любой момент последовать за выходящими иностранцами, но слежка велась от случая к случаю, и студенты, хотя и соблюдали осторожность, общались с Мервином куда непринужденнее, чем остальные русские.
Еще в посольстве он принял решение питаться непременно в столовой и, по возможности, пользоваться общественным транспортом. Теперь Мервин получал в студенческой столовой тонкие, как бумага, котлеты, жидкий суп и водянистое картофельное пюре. Ему приходилось ездить в битком набитых вагонах метро или автобусах, вдыхать крепкий запах пота и огуречного рассола, но ему это нравилось.
Старый друг и сокурсник Мервина по колледжу Св. Антония и по фестивалю француз Жорж Нива полностью разделял его стремление вживаться в советскую среду. Жорж жил на одном этаже с вьетнамскими студентами. По всему коридору разносился запах еды, которую они готовили: куриные ножки, обильно посыпанные острым перцем, и капустный суп с чесноком, от которого Жоржа постоянно тошнило.
— Это меня убивает! — жестикулируя с истинно галльской горячностью, жаловался он Мервину, когда заходил к нему отдохнуть в тишине и выпить чаю с бисквитами. — Я просто не могу так жить!
Жоржа привела в Москву страстная любовь к русской литературе. Вскоре после поступления в университет он стал завсегдатаем литературных вечеров у Ольги Всеволодовны Ивинской в Потаповском переулке. Ивинская — возлюбленная Бориса Пастернака и прообраз Лары в «Докторе Живаго» познакомилась с поэтом еще в 1946 году. За свою связь с Пастернаком она дорого заплатила. В 1949 году ее посадили на пять лет за отказ признать своего любимого британским шпионом. Тогда она была беременна от Пастернака, но в тюрьме потеряла ребенка. Только после смерти Сталина она смогла вернуться в Потаповский переулок, и ее связь с поэтом возобновилась. Но Пастернак всю жизнь мучил Ивинскую, отказываясь бросить жену и детей. Он жил на две семьи: завтракал и проводил день с Ольгой, затем вежливо раскланивался с ее гостями и уходил к жене и детям.
Ирина Емельянова, дочь Ольги от первого мужа, который покончил собой в 32 года, была очаровательной жизнерадостной девушкой, страстно увлекающейся литературой и балетом. Жорж влюбился в нее без памяти и спустя несколько месяцев после их знакомства сделал ей предложение. Пастернак поздравил молодую пару на своей даче в Переделкино, куда съехалось множество гостей. Жорж пригласил Мервина, собираясь познакомить его с Пастернаком, но Мервин отказался, объяснив тем, что он слишком застенчив. «Мне нечего было сказать Пастернаку», — как-то признался он мне.
