Через четыре дня Мервин мчался в поезде на восток через всю Германию. Отопление в поезде было выключено, и на рассвете, дрожа от холода, он прошел через сторожевую будку и колючую проволоку, окружающую Западный Берлин. Как обычно, он остановился в самом дешевом отеле, какой только смог найти, на сей раз в «Алкроне» на Литценбургерштрассе. Мервин позвонил Юргену Штанге, западногерманскому адвокату, знакомому Фогеля, и договорился о встрече на завтра. Весь день он провел в Восточном Берлине, осматривая достопримечательности. Повсюду глаз натыкался на оставшиеся после войны руины, и в городе ощущались скованность и напряжение. В конце дня он посетил зоопарк, где из клеток на него смотрели насупившиеся обезьяны.
Мервин подробно рассказал Штанге о своем деле, и тот пообещал ему устроить встречу с Фогелем на следующий день. Их свидание состоялось в баре «Баронен», маленьком и очень дорогом заведении, которое часто посещали бизнесмены, а Фогель туда заходил выпить, возвращаясь в Восточный Берлин из своих регулярных поездок. Ожидая Фогеля, он заметил на манжетах высокого бармена очень экстравагантные запонки — явно напоказ, — очевидно, в расчете на солидные чаевые.
Фогель оказался круглолицым доброжелательным очкариком. Мервин не очень хорошо говорил по-немецки, а Фогель не знал английского; Штанге объяснил, что его знания иностранных языков ограничиваются латынью и греческим. Но Фогель был в ударе, и в его голосе звучали оптимистические нотки. Он предложил поменять Милу и еще кого-нибудь на одного из Крогеров, что Мервину показалось в высшей степени маловероятным. Но энтузиазм немецкого адвоката вселил в него надежду.
Когда Фогель собрался уходить, Мервин вскочил и предложил поднести небольшой чемодан, с которым Фогель пришел в бар. Чемоданчик оказался настолько тяжелым, что Мервин едва оторвал его от пола. Спотыкаясь, он последовал за Фогелем, с трудом водрузил таинственный груз в багажник его «опеля» и помахал вслед, когда машина помчалась на восток. Мервин так и не узнал, что находилось в том чемодане.
На следующий день в штаб-квартире западных союзников по антигитлеровской коалиции Мервин встретился с Кристофером Лашем из британского Форин-офиса и попросил связать его с Лондоном — он хотел получить официальный ответ на предложенную Фогелем идею обмена. Лаш категорически отказал ему: «Мы не намерены служить каналом для обсуждения вопросов подобного рода. Мы не желаем, чтобы все сюда ездили».
А Фогель так и не связался с Мервином. Этот вариант оказался очередным тупиком.
Вскоре после возвращения из Берлина Мервин погрузил чемоданы в старенький «форд» и отбыл из Оксфорда на север, в свою новую университетскую квартиру в Лонг-Итоне, недалеко от Ноттингема. За рулем он сидел наверняка с прямой спиной, вспоминая строгий наказ Милы: «не горбись, словно тащишь ведра с водой».
Мервин нашел Лонг-Итон невероятно тусклым и мрачным промышленным городком, который живо напомнил ему детство в Южном Уэльсе. Профессора Ноттингемского университета были обеспечены гораздо скромнее, чем в Оксфорде. Единственное развлечение, которое мог предложить город, — это посещение пабов, где клиент имел возможность сидеть рядом со стиральной машиной и наблюдать за вращающимся в цилиндре бельем. Оказаться после Москвы и Оксфорда в Ноттингеме означало полный крах, зато теперь он мог целиком посвятить себя своей борьбе. Несмотря на припадок эпилепсии, случившийся с ним впервые в кафетерии на вокзале Кингс-Кросс, Мервин оставался оптимистом.
«С сегодняшнего дня я решил, что, какие бы вести ни получил из России, я всегда буду входить в аудиторию с улыбкой на лице, — писал он Миле. — Мой отказ от издания книги нисколько меня не удручает». На фотографии, сделанной той осенью, Мервин сидит за письменным столом, в своем маленьком, узком университетском кабинете, с радиоприемником, которым на моей памяти он пользовался еще в середине 1970-х, на фоне полок, прогибающихся под тяжестью книг. И с очень серьезным видом читает письмо. Среди беспорядочного нагромождения своих вещей он выглядит по-детски смущенным и немного растерянным, но вполне довольным.
В один из редких приездов Мервина в Суонси, его мать потребовала, чтобы он разорвал эту губительную связь с русской.
Сегодня утром моя мать-тигрица показала свои клыки. Как гласит английская пословица, «леопард не меняет своих пятен», — писал Мервин, сидя в «форде» на стоянке у спортивного клуба Ноттингемского университета, где он каждый день плавал в бассейне. Она жалуется, что я крайне редко приезжаю домой, что заставляю ее сильно страдать, утверждает, что недавние события в России едва не убили ее. «И когда я думаю, что стало с твоей карьерой, меня охватывает ужас», — говорит она. «Замолчи, — ответил я, — или я сейчас же уеду, машина стоит прямо у дома». Она сразу умолкла.
Мервин рассматривал самые разные варианты решения проблемы. Например: Мила может попытаться выехать в любую социалистическую страну, где ее встретит Мервин, а оттуда они как-нибудь сбегут на Запад. Но для получения визы Миле нужна была рекомендация от начальства, даже для посещения дружественной страны, а в библиотеке никто не решился бы на такое. Еще она могла фиктивно выйти замуж за какого-нибудь африканского студента, который увез бы ее за границу, но эта идея, помимо всей своей непривлекательности, была невыполнимой, поскольку требовалось разрешение КГБ, и если бы дело сорвалось, это бросило бы тень на всю их операцию.
Он думал и о взятке. А если подарить новый автомобиль какому-нибудь сотруднику посольства, который им поможет? Но опять-таки в столь политизированном деле это неосуществимо. Ему пришла мысль даже о подделке документов, и несколько дней он изучал свой паспорт с множеством печатей, вникал в мельчайшие подробности оформления, купил целый набор печатей и экспериментировал, пытаясь изготовить фальшивую советскую печать. Две пожилые знакомые Мервина, леди неподкупной честности, согласились дать ему свои паспорта. Одна обратилась за выдачей загранпаспорта, хотя вовсе не собиралась никуда ехать, вторая заявила, что потеряла свой паспорт. Но через несколько дней, когда Мервин представил себе все последствия подделки документов, его решимость испарилась. Практически невозможно было приобрести билет из Москвы только в одном направлении, и кроме того, если бы паспортный контроль обнаружил, что выездная виза поддельная, Миле грозило бы несколько лет тюрьмы. Пришлось отказаться и от этой затеи.
В одной из газет Мервину попалась на глаза заметка о том, как еще до войны один русский задумал перейти китайскую границу, но неверно выбрал направление и оказался в Афганистане. Мервин бросился изучать карты юга СССР в тщетной надежде найти районы, где граница не охраняется. В декабре 1965-го он прочел о другом русском, Владимире Кирсанове, который нелегально перешел советско-финскую границу. Что, если Мила сможет повторить его авантюру? Мервин выяснил, где теперь Кирсанов, и в марте 1966-го приехал во Франкфурт-на-Майне поговорить с ним. Но, выслушав его рассказ, Мервин за пару минут понял, что дело безнадежно. Кирсанов был молодым и спортивным парнем, занимался туризмом и альпинизмом. Миле с ее искалеченным бедром никогда не преодолеть болот, не перелезть через заграждение с колючей проволокой. И эта мысль была отброшена.
