«НЕ МОГ БЫ ТЫ ПОЛУЧИТЬ ОТПУСК ПО СЕМЕЙНЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ? — было написано в телеграмме из Корнуолла. — ПЛОХИЕ НОВОСТИ О МАРИАНЕ ТЧК ПРИНЯЛА БОЛЬШУЮ ДОЗУ СНОТВОРНОГО ТЧК ДОЗНАНИЕ СРЕДУ ПОХОРОНЫ ЧЕТВЕРГ ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ЕСЛИ МОЖЕШЬ ТЧК УИЛЬЯМ».
4
В то время я был в Тобруке. Стоял 1942 год, Уэйвелла заменили на Очинлека, а в конце января Роммель вытеснил нас из Киренаики. Наше отступление, случившееся вскоре после ужасных новостей из Сингапура, привело меня в депрессивное состояние, и возможность вырваться домой, пусть даже на короткое время, поначалу показалась мне слишком невероятной, чтобы быть правдой. Но моя просьба об отпуске по семейным обстоятельствам была удовлетворена; Очинлек был слишком занят, объясняя Черчиллю, что его армия была непригодна для наступления, коль скоро не было помощи с Мальты, а Роммель получал все больше и больше припасов и амуниции, поэтому на данный момент ничего не происходило.
Когда я приехал домой, расцветали все корнуолльские цветы. За границей бомбы крушили Любек, Росток и Кельн, в Англии мы страдали от воздушных налетов по Бедекеру
[19]
, но в Пенмаррике воздух был напоен запахами ранней корнуолльской весны, а лазурное море дымкой лежало под мирным небом.
Поначалу я не видел никого, кроме Изабеллы. Красивая, светящаяся радостью Изабелла, с длинными, переливающимися волосами, развевающимися за спиной, бежала по платформе в мои объятия, в ее огромных зеленых глазах стояли слезы, ртом я ощутил ее полные, мягкие, нежные, страстные губы.
— Джан, Джан, Джан… — Она едва выговаривала слова, прижимаясь ко мне. — Джан, как я по тебе соскучилась! Мне было так плохо, так одиноко…
Тогда я понял, что она меня любит, что она мне не изменяла и что она ждала меня с такой же тоской, как и я ее.
— Сколько? — спросила она. — Сколько у нас времени?
— Сорок восемь часов.
— Вечность! Целых сорок восемь часов! Джан, мы не должны потерять ни одного, это настоящая драгоценность!
Но по большей части мы друг друга не видели. Мне пришлось поехать в Карнфорт-Холл, чтобы поговорить с Элис и Фелисити, а потом вместе с Эсмондом, которому тоже дали отпуск по семейным обстоятельствам, заниматься приготовлениями к похоронам. Надо было присутствовать на дознании («Самоубийство вследствие нарушения мозговых функций», — звучно произнес следователь), а через день в Пензансе состоялись похороны. Это была кремация.
— Она терпеть не могла похорон, — сказал Эсмонд. — Я помню, она говорила мне, что ненавидит церковные похороны и не хочет, чтобы, когда она умрет, кто-нибудь страдал так же, как страдала она, когда умирал кто-нибудь из ее родственников. Она бы захотела, чтобы все было именно так.
Он уехал сразу после похорон, высокий молодой человек в военной форме, с лицом, загоревшим на южном солнце, с печальными, обведенными черными кругами глазами. В следующий раз я его увидел только через много лет.
Тем же поездом уехала Лиззи. Ее муж был болен, и ей не хотелось задерживаться в Корнуолле. Мы были вынуждены распрощаться второпях, в расстроенных чувствах, и каждый из нас думал о том, что, возможно, лучше было бы вообще не провожать друг друга, чем переживать эти мучительные часы, а потом она уехала, и я остался один на платформе.
Был вечер, а мне нужно было уезжать ранним поездом, поэтому времени оставалось очень мало. Я решил, что должен напоследок навестить мать, чтобы попрощаться, поэтому сел в старую коляску, которую пришлось использовать снова из-за нехватки бензина, выехал из Пензанса и поехал по пустоши в Зиллан.
Мама хорошо перенесла смерть Марианы, но ее движения теперь стали более медленными, а когда она двигалась, то еще больше сутулилась. Когда я приехал, то обнаружил ее за излюбленным занятием: чтением дневника и обдумыванием событий давно минувших дней. Она словно умела путешествовать и снова жить во времени, где войны не были мировыми, а немцы только недавно стали чем-то большим, чем просто собранием из Руритании
[20]
, бедных родственников королевы Виктории.
— Мы все так радовались наступлению двадцатого века, — сказала она. — Я очень хорошо это помню. Жанна родилась как раз в самом конце 1899 года. Какой она была хорошенькой малышкой! Такой милой, с ней было так легко управляться. Иногда, когда она еще была младенцем, она напоминала мне Стефена. Странно, но я до сих пор ясно помню Стефена, хотя он умер более пятидесяти лет назад! Мой первый ребенок… Так печально, что он умер таким маленьким. Но потом родился Маркус, и мне стало полегче. Потом родилась Мариана. Потом Филип…
— Хелена тебе пишет?
— Да, каждый месяц. Она много работает для Красного Креста, и я уверена, что она им очень полезна. Милая Хелена. Я ее очень люблю. Надеюсь, увижу ее еще раз когда-нибудь, хотя вряд ли. Чувствую себя очень старой и усталой, да и не может же человек жить вечно.
— Ну хватит об этом, мама! Когда война закончится и я окончательно вернусь домой, я хочу увидеть тебя живой и здоровой, поняла? Я мечтаю, чтобы ты присутствовала на крестинах моего сына, когда бы это ни случилось. Тебе еще рано умирать! Я этого не потерплю.
Она засмеялась. Я расслабился и улыбнулся. Вскоре она сказала:
— Кстати, о внуках…
— Да, я хотел спросить тебя о Джонасе. Может быть, мне следует с ним повидаться, прежде чем я уеду.
— Нет-нет, у тебя и так мало времени. Проведи его с Изабеллой. Я справлюсь с Джонасом, а если станет совсем трудно, позвоню Уильяму и попрошу помощи.
— Лиззи говорила, что он тебе угрожает…
— Нет, ему только нужны деньги, и он пытается обосновать свои требования, говоря, что имеет на эти деньги права. Угрозы его глупы: он говорит, что пойдет в полицию и скажет, что ты организовал аборт его матери и что тебя надо преследовать по закону как виновного в ее смерти. Полиция, конечно же, ему не поверит, но это будет неприятно, и…
— Но, Боже мой, мама, это же шантаж!
— Нет, дорогой, но я даю ему деньги, потому что мне его жаль, а не потому, что боюсь его глупых угроз.
— Но он подумает…
— Мне все равно, что он подумает. Он просто глупый мальчишка, который еще не дорос до того, чтобы понять, что так поступать нельзя.
— Это опасный молодой негодяй! Послушай, мама, когда он придет в следующий раз, я хочу, чтобы ты послала за Уильямом, как только его увидишь, поняла? Я не желаю, чтобы все это продолжалось.
— Ну…
— Пожалуйста, мама! Я настаиваю.
— Хорошо, дорогой. Но…
— Обещаешь?
— Да, хорошо. Если хочешь.
