— Господь милосердный, вот так милашка! — простонал ей вслед Профи, убирая руку с моего плеча.
Я нагнал девушку в конце переулка. Клубы густого тумана пронизывал бледный свет раннего утра, было холодно, воняло мусором. Девушка услышала мои шаги и обернулась. Меня била такая дрожь, что я не мог говорить. Она откинула волосы с лица, и ее чистые голубые глаза, пронзительные и со смешинкой, уставились прямо на меня.
— Можно проводить тебя до дома? — не сказал, а буквально выпалил я.
Она наклонила голову и ждала с едва заметной озорной улыбкой. Я все понял и начал лихорадочно срывать с себя одежду; прыгая на одной ноге, я снимал ботинок с другой, и мне казалось, что снимал я его целую вечность. А она стояла, выставив бедро, скрестив руки на груди, и смотрела, как я лихорадочно делаю вид, что меня ничуть не лихорадит. Наконец я все же разделся и предстал перед ней с членом твердым как рукоять домкрата; я дрожал, выглядел полным идиотом, но все же надеялся. Она засмеялась и обняла меня. Я тоже засмеялся, мне стало легче от долгого прикосновения к теплой, нежной коже. А потом, непринужденно держась за руки — можно подумать, всегда так ходили, — мы прогулялись семь кварталов до моего дома. Мимо изредка проносились машины, город только просыпался, но мы оставались невидимы в своем великолепии.
Девушку звали Кэтрин Селеста Джонасред, или Кейси Джоунз — для тех, кто любил ее, а таких было немало, в том числе, вне всяких сомнений, и я. Когда мы познакомились, ей только исполнилось девятнадцать; к бесконечному неудовольствию родителей она бросила престижный колледж Софии Смит ради Западного Побережья — ее интересовало, что это местечко может предложить в плане образования. Отец Кейси владел крупнейшей пенсильванской компанией-поставщиком медицинских препаратов, а мать-романистка, мятущаяся душа, явно сожалела о каждом своем шаге, сделанном и несделанном со времени окончания все того же колледжа. Как-то вечером Кейси звонила родителям из моей квартиры — поздравляла с днем рождения отца, — и я помню блеск в ее глазах, когда она повторила вопрос матери: «Чем собираюсь заняться? Ну, чем пожелаю, тем, что мне нужно, чего бы это ни стоило и чем бы ни обернулось». Такой была безудержная Кейси по сути своей: свободной волей, правдивой душой. Она почти всегда делала то, что хотела, а если и не была уверена в том, хотела этого или нет, не боялась разобраться.
Тем утром, в день моего рождения мы шли нагие по еще сонным улицам к моему дому. И когда уже зашли в квартиру, закрыв за собой дверь, Кейси повернулась ко мне и сказала:
— Мне не нужна безупречная техника. Мне нужны истинные переживания — ничего больше.
Видимо, я смутился, потому как она выразилась проще:
— Не хочу, чтобы меня просто трахнули, хочу, чтобы мы испытали чувства.
— Я постараюсь, — ответил я, не придумав ничего лучшего.
Она обняла меня за талию и притянула к себе:
— Постараемся вместе.
Я не встречал еще женщину с таким богатым и причудливым миром чувственного воображения. Дело не в позах и прочей гимнастике, даже не в диких фантазиях и пристрастиях — они всего лишь входные ворота, выводящие на уровни иных возможностей. Кейси интересовали именно чувства, их чистота, оттенки и глубина, то, что можно было разделить с другим и что нельзя. С Кейси невозможно было заниматься любовью по-быстрому, на скорую руку. Много позже я сказал ей об этом. На что Кейси ответила игриво-ироничным тоном, к какому прибегают, чтобы уберечь от посторонних взглядов свои мечты:
— Да ладно тебе… Иногда ради удовольствия можно и перепихнуться — не повредит.
Не хочу утомлять тебя интимными подробностями, ограничусь следующим: в тот самый день, когда я первый раз был с Кейси, меня унесло выше неба, к Бесконечным Мирам Невероятных Наслаждений. Мы старались вместе, вкладывая душу: ничто не сравнится с теми первыми шагами, которые дают веру в чудо, ведь без веры не хватит души на все остальное. Уже перевалило за полдень, когда Кейси вышла за провизией; я же валялся себе и улыбался как дурак. Через полчаса Кейси вернулась с пакетом, доверху наполненным едой. Хлеб из пекарни на первом этаже, упаковка итальянской закуски из гастронома за углом, две кварты холодного парового пива, банка острых перчиков, полфунта мягкого сыра, свечи, шоколадный торт и газета «Экзаминер». Было у Кейси такое свойство: она обожала вытаскивать из пакета сюрпризы. Кейси считала, что для счастливой жизни на этой планете человеческому существу необходимо семь вещей: еда, вода, крыша над головой, любовь, правда, сюрпризы и тайны. Я был согласен.
Помню, до чего счастливый был у нее вид, когда она вытаскивала принесенное для пиршества, когда объясняла, что в упаковке всего восемь свечей, но если я за строгое соблюдение традиций, то можно попросту нарисовать цифру 21 — она заменит такую прорву свечей. Вдруг Кейси умолкла на полуслове, с ней явно что-то случилось — она не сводила глаз со стола.
Я вскочил с кровати:
— Кейси, что такое?
Она даже не обернулась, только нетерпеливо махнула рукой, продолжая читать передовицу газеты. Я заметил, как она глубоко вдохнула, подняв плечи, и выдохнула — плечи опустились; когда же она так и осталась сгорбленной, я понял — дела плохи. Кейси повернулась ко мне со слезами на глазах и легла рядом.
— Бадди Холли, Ричи Валенс, Биг Боппер…
[6]
все трое погибли в авиакатастрофе вчера ночью. Сколько музыки мы разом потеряли!
Ничего не говоря, я обнял ее. Вообще-то, я понятия не имел, кто такие Бадди Холли, Ричи Валенс и Биг Боппер, но опасался, что мое невежество лишь сильнее ранит ее. Чтобы разделить горе ближнего, необходимо обладать тем же знанием, а вот утешить можно и без этого. Я обнимал Кейси до тех пор, пока у нее не высохли слезы, потом мы устроили пиршество в честь моего дня рождения, ну а ночью развернули еще кое-какие подарки.
На самом деле вечеринка затянулась аж на четыре года. Не могу сказать, чтобы все это время мы были вместе — она приходила и уходила когда хотела. В Валентинов день, через полторы недели после нашего знакомства я вернулся с работы домой и обнаружил огромное красное сердце, пришпиленное к моей двери; на сердце было большими белыми буквами написано «БУДЬ МОИМ», а слово «МОИМ» аккуратно зачеркнуто. Ее жизнь принадлежала ей, моя — мне. Там, где они пересекались, мы соблюдали условия взаимного уважения, внимания и любви без обладания, зависимости или жадности. Как-то я пытался объяснить это Джону Сизонсу — Кейси как раз не появлялась уже пару недель, и я изо всех сил убеждал себя, что ничего такого в этом нет. Джон сказал тогда:
— Похоже на эти новомодные свободные отношения.
