Я тоже на радостях принялся целовать её — яростно, и вскоре она сказала, что у неё болит рот, и не умею я что ли целоваться расслабленно. Продолжая целовать её расслабленно, я, подхватив ее под великолепные ягодицы, понёс свою добычу на диван.
Едва я почувствовал её прелестный, большой, мягкий, сочный и бляцкий рот изнутри, как воспрял телом и духом, перековырнул ее в исходную и по полной программе сделал ее сзади, сбоку, спереди, опять сзади.
Мы сильно вспотели, она была довольна, одела мою рубашечку и пошла писать. Тут только я осознал, что диванчик наш находится у окна, горит, хоть и неярко, лампа, а окно расшторено. Ну и ладно теперь.
Вернулась и мы опять за своё. «Тебя не смущает, что я в твоей рубашке? — промурлыкала она, ёрзая в моих объятиях. — Как будто ты сам себя трахаешь?» — «Какая глупенькая», — я даже остановился, тем более что опять не очень-то и получалось. Мы как-то сели, сплетясь ногами, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу телами и лицами, и сидели довольно долго, слушая неестественную тишину в мире и гулкий разнобой наших сердец. «Мне так хорошо вот так с тобой сидеть, — сказала она нежно. — Мне даже не хочется ничего с тобой… Очень-очень хорошо, да?» — «Да», — отозвался я, но лучше б молчал. «Ты недоволен — почему?» — «Потому что я скотина», — пояснила скотина и опять решила уйти подальше от людей возделывать свой сраный аленький цветочек. «Ну, я так не могу, — ласкалась она, — я хочу, чтобы человек, который занимается со мной сексом, был доволен и счастлив. Чего ты хочешь, мой дорогой?» — «Ты знаешь» — железным тоном ответила скотина и даже член её встал. — «Ну тогда… тогда попробуй, только…» Только того и ждавшая, набросилась на девушку, раздирая ее и кусая, намереваясь растерзать свою жертву — пусть она делает, что хочет: орёт, как резаная, плачет, брыкается — а я-то как раз своё-то и сделаю — о, как сладко будет, други!..
Слава богу, сразу опомнился. Отвалился в сторону, как в бездонную пропасть отчаяния. «Это похоже на изнасилование», — сказал я. «Да, это похоже на изнасилование», — согласилась она. Мы лежали, не зная, что делать, легко поглаживая друг друга руками и ступнями — щекотки никто не боялся. Её сотовый на тумбочке — красенький («со сменными панельками!») — «Я сразу отключила его. Но мне надо домой сегодня. Смешно — у нас с тобой даже не может быть ночи…» — красненькие стринги на полу — «Такие же, как у Юлечки (плакатик «Тату» на стенке) — специально для тебя, нимфеточник!»… Наконец-то выключил торшер — в Москве и так всегда неестественный свет и цвет неба.
Да, доченька, если мы будем просто сидеть за столиком — «общаться» — болтать, смеяться, пить вино, то откровения не будет — откровение — это кровный интерес, который нам даёт только секс, пересечение наших разных дорог, короткое замыкание полов и голов. «Я даже про курение забыла» — «Ни хуя себе — я хуею ваще!» — «Забыла, что ты лирик…» И ещё коробит меня от выражения «человек, который занимается со мной сексом» — ничего не могу с собой поделать, друзья и подруги…
между анальным и нормальным
между тоналем и нагвалем
есть бог самый обычный которого не ждут не ищут
тут — уть-уть-уть!
Она вдруг спросила, нет ли какой смазки. Умная доченька. Я сказал, что если делать всё постепенно, не торопясь, то будет естественная смазка и не будет больно (однако сам я уже отлично понимал, что всё названное физиологически уже невозможно). Было только растительное масло, и она согласилась. Смазав пальчиком её дырочку — действительно очень узенькую — я прилёг сбоку и начал свои неторопливые попытки… Я умолял ее расслабиться и сдаться мне, возбуждение от самой мысли о том, что я должен был сделать, было чудовищным, и в какой-то момент я не выдержал и ворвался в неё. Это было как переход в другое измерение. Она тихо вскрикнула, а потом стала всячески стонать и извиваться. Я распластал ее на животе, навалившись сверху, раздвигая ее совершенные ноги и божественные ягодицы, с каждым движением наслаждаясь каждой долей секунды своей непристойнейшей тотальной власти, пока не выстрелил неожиданно обильной спермой глубоко в её горячее, тайное нутро. Теперь она моя.
— Это даже что-то не совсем сексуальное… — комментировала она, одеваясь. — Но мне понравилось. Прям такое ощущение, что ты меня девственности лишил.
— Я же говорил. Теперь смотри — не пустись во все тяжкие.
— Это я сохраню как память о тебе, — она вдуг запнулась, весёлый голосок её дрогнул, — а ты умный — мол, я завтра уезжаю…
И я вдруг понял, почему уезжаю завтра.
Я всячески поцеловал её и пошёл провожать — что ж поделаешь…
46.
Осталось сдать последний кандидатский экзамен — то есть родную литературу. Поскольку вопрос давался по сути «на выбор», то я решил поступить совсем простецки: отсканировал статью из учебника Скоропановой, ужал её до двух страниц, осталось только запомнить дословно и пересказать. Однако, когда я приехал, оказалось, что дискету с этим файлом я забыл дома! Пришлось идти в аспирантуру заново сканировать полный текст.
Позвонил с кафедры Эльке, но она наверняка сейчас на учёбе. Не выдержал и поехал её искать в институт.
Голод, жара, толпы народу в коридоре. Когда-то я тут также «отлавливал» Уть-уть — безуспешно, конечно… Волнение-ожидание до боли во всех членах. Какие тут наркотики! — сама она для меня как наркота — ломка, синдром отнятия… Такими невыносимыми кажутся условия, такое подступает одиночество — я не могу без неё ни дня! Понимаю, что это дрянь, что надо бросить, но не могу. И не хочу!
Спросил на вахте, но ведь не знаю ни номера её группы, ни даже точное название факультета! Полтора часа маячил в холле, ходил по этажам, разбирался в расписаниях, курил у входа, провожая взглядом каждого выходящего… Три звонка — народ утекает домой, а её всё нет. Выпросил телефон на вахте, позвонил ей на мобильник. Сказала, что спустится через полчаса и сразу прервала связь.
И вот она — пышновласая, вся какая-то воздушная, наполненная жизнью и вроде — оказалось! — смыслом и какой-то чуть не строгой, какой-то нелетней красотой — спускается по ступеням, беседуя с сокурсницами…
Наконец-то идём вдвоём на остановку. Дочь моя, говорю, пойдём посидим где-нибудь здесь на лавочке, надо поговорить. Она категорически отказывается здесь и предлагает поехать в центр, то есть к мусорке.
Садимся в троллейбус, на одно сиденье, кругом бабки и убогия. Непонятные чувства меня переполняют. Мне хочется схватить её и влиться в неё — буквально — как жидкий киборг из «Терминатора-2» или агент Смит в очередного какого-нибудь вертолётчика. Толчок, остановка. За окнами пробка — на асфальте труп молодой женщины, только что сбитой машиной… Накрывают тряпкой… Наконец-то я решаюсь: «Я очень скучал по тебе, маленькая» — «Да-а? — протянула она в ответ кукольным тоном, от которого стынет и переворачивается нутро, и асфальт и воздух, земля и небо, весь свет (и ночь тоже, конечно). — А что же ты не звонишь? Я всё думала: что это Шепелёв не звонит?..»
Ах вон оно что! — «Шепелёв»! — приехали! Все мои предчувствия начинают оправдываться — страшно, други. Но может быть…
