— Постараюсь удерживать её в хорошем настроении. А что случилось?
— Небольшая нестыковка… не буду вдаваться в детали. Просто я должен кое-что подготовить в доме. Если проблема не решится, встретимся где-нибудь ещё… ты не хочешь выпить кофе?
Они пошли к ресторану. Слегка распогодилось, на небе паслись маленькие шерстистые облака. Выглянуло солнце. Пассажиры собрались в оконных нишах и громко восхищались пейзажем. Пожилой дядька в охотничьей шапочке клялся, что он только что видел кита, но никто не принимал его всерьёз. Один столик у окна чудом оказался свободным, они поспешили его занять. За спиной у них два юных активиста горячо обсуждали закончившийся семинар.
— Жанетт, кажется, опять что-то надумала насчёт картин, — полушёпотом сказал Эрланд. — Именно поэтому мы плывём на разных паромах. Была дикая ссора. Но кто решится её осуждать? Она думает о репутации галереи.
— А что случилось?
— Внезапный припадок угрызений совести. Моральная эпилепсия. Опять бесконечные вопросы — кем же, в сущности, был ваш отец? Она пыталась даже найти этого загадочного немца через справочное бюро в Берлине, но безуспешно.
— Он же уголовник, Эрланд, а для этих ребят главное — не оставлять следов.
— Как бы там ни было, она на этом зациклилась. В худшем случае будем действовать без неё.
— Нет, Эрланд, так нельзя. И потом, она нам нужна — с её-то связями в мире искусства… А кстати, где картины?
— Я их перевёз в безопасное место, — сказал Эрланд. Вид у него был виноватый. — Сейчас они заперты в картотечном шкафу в моём служебном кабинете. Мне не хотелось, чтобы они оставались в галерее… она сейчас способна на необдуманные поступки.
За соседним столиком один из юнцов агитировал голосом обвинителя: «…а теперь Арафат как бы умер, а евреи реально ни на фиг не лучше нацистов… они, типа, делают то же, что те делали с ними… в концлагеря сажают, хотя вроде как бы и на воле… в этой… как её… Газе».
— Жанетт очень чувствительна… мягко говоря, — продолжил Эрланд. — А я не могу отделаться от мысли, что Викторовы поддельные шедевры висят в музеях по всей стране…
Иоаким мысленно согласился, но, в отличие от Эрланда, он видел в этом не только негативную сторону. Непорочная репутация Виктора, даже тот факт, что он десятилетиями помогал музеям и коллекционерам приобретать интересующие их экспонаты, — всё это работало только них.
— Откуда нам знать? — вслух сказал он. — И надо ли знать? Кстати, что конкретно ты имеешь в виду — у сестры угрызения совести? Она что, раскаивается?
— Если быть честным, не знаю, подходит ли это слово — раскаивается. Она ничего не обещала с самого начала. Я тогда сказал, что надо попытаться картины продать — мы же можем не знать… вернее, не можем знать, подлинники это или нет. Так что пусть она подумает хорошенько. Я имел в виду, что мы можем продать их безо всякой лжи. Всё, что нужно сказать, — что картины находились в ателье Виктора и что, по-видимому, речь идёт о Буше, Кройере и Бацци. И пусть другие определяют подлинность. Подумать-то она обещала, но, как только я завожу об этом речь, она уходит от разговора.
— Я-то думал, вы уже всё решили. Считал, она на нашей стороне…
— Она и была… более или менее. А потом начала сомневаться. Мне кажется, она заруливает в депрессуху. Бессонница… сидит в «Google» и ищет данные о гомосексуалах в Третьем рейхе… — Эрланд задумчиво потёр зубы костяшками пальцев. — Никак не могу поверить, что он был педерастом. Я его даже подначивал поискать себе даму в подходящем возрасте. Как-то пытался свести с пожилой секретаршей в университете… Невероятно, как можно так ошибаться.
Ошибаться можно во многом, подумал Иоаким, разглядывая катышки на лацкане пиджака собеседника. В мире ничего больше нет, остались одни подделки. Женщины с фальшивыми губами и грудью. Молодые писатели, которые пишут пастиши без ссылки на оригинал… Фальшивая, вводящая в заблуждение реклама, искусственные улыбки в кабаках, бесконечное враньё политиков на трибунах. Адорно прав: современность копает могилу подлинности, о ней можно забыть, подлинность принадлежит прошлому. Его отец просто опередил историю, стал одним из запевал в бесконечном хоре фальсификаторов и плагиаторов. А вот о том, как жилось отцу в Третьем рейхе, он думать не хотел. Так же как и о том, почему Эрланд так стремится продать поддельные картины.
Они помолчали. В дальнем углу две женщины громко спорили, какое слово вписать в кроссворд. Подростки за соседнем столиком продолжали без устали бороться за права палестинского народа. Не так уж легко определить, где же его истинное «я», подумал Иоаким, изучая Эрланда. Хорошо бы разобраться, что заставляет людей действовать против своих убеждений. Это же не кто иной, как Эрланд, сделал сомнительную попытку получить страховку за испорченные Виктором полотна. Он жульничал, потому что всячески скрывал роль Виктора в вандализме. Это же не кто иной, как Эрланд, забрал на хранение оставшиеся подделки и помешал Жанетт уничтожить их или передать полиции. И не с кем иным, как с Эрландом, он сейчас сидит и шлифует детали заговора.
— Что ты знаешь про IP-адрес? — неожиданно спросил он.
— Что?
— Как его можно вычислить?
— Операторы обычно с этим справляются. Роутер можно проследить в обратном направлении… я так полагаю. Кстати, насчёт Интернета — недавно я обнаружил, что мы можем поискать покупателей на сайте eBay… там сейчас продают массу предметов искусства — графику, живопись, антиквариат. Если решить проблему с предварительной экспертизой… человек же должен знать, что он покупает… если эту проблему решить, совсем неплохой сайт для бизнеса.
— Я предпочитаю старомодные договоры, лицом к лицу, — сказал Иоаким, скептически оглядывая Эрланда. — И подумай сам, Эрланд, какой дурак купит доселе неизвестного Кройера через Интернет? Ты лучше постарайся, чтобы Жанетт не нервничала до моего звонка. Будем надеяться, что завтра удастся собраться у меня, пообедать с хорошим вином и переночевать. А потом начнём операцию «Уговоры».
* * *
Перед домом лежали сугробы осенних листьев. Рядом с полуразвалившимся каменным сараем стоял вэн, а чуть подальше — вросший в глину джип. Царила полная тишина, как перед съёмкой, но никого не было видно.
Он поставил прокатный автомобиль на въезде и поплёлся к кухонной двери. Заглянул в окно, но ничего существенного не обнаружил — на столе блюдо с бутербродами, два кофейных термоса и переполненная пепельница. На спинке стула — махровый халат.
— Есть тут кто-нибудь?
Он оглянулся. Прислонясь к углу дома, на него смотрел его сосед, чьё имя он умудрился забыть.
— Я тебя не испугал? — спросил тот весело. — Ты же меня помнишь? Сюнессон! Проходил мимо, увидел машины — думаю, не случилось ли чего? Ты же не ездишь на джипах?
— Машины здесь стоят уже несколько недель, — сказал Иоаким, немного отступив и лихорадочно соображая, как ему побыстрее избавиться от непрошеного гостя. — Я сдаю дом…
