Мигель, ее нескладный старшенький, был дотошным фанатом «Альфа». Мы пересекались в те дни, когда он забивал на уроки. Он никогда не уставал выпытывать у меня новые подробности об инопланетном чуде. Думает ли Альф на английском? Посещает ли он иногда свою родную планету Мелмак? Есть ли у него член? И все это, пока я сидел на покрытом полиэтиленом любимом сиденье его мамы, перетянув ремнем руку и зажав его зубами, втирался и отключался, прислушиваясь, как десять или двенадцать ребятишек безостановочно носятся по двору. Всякий раз по завершении визита к Дите мне приходилось проходить сквозь строй всезнающих мамаш и деток, рассевшихся вдоль пересохшего, изрисованного мегаграффити фонтана и наблюдавших за моим выходом. Они никогда не говорили ни слова. Но дети не могли удержаться от смеха и не показывать пальцами на заморенного гринго в «Кадиллаке». Мои ответы на Альф-тесты варьировались в деталях в зависимости от эффективности продукта его мамы и количества, которым я задвинулся.
Иногда я помогал Мигелю делать уроки. Выдернув иглу из руки, я полз через кухню, хватаясь за все руками, биться над хитрой задачей на умножение или содействовал в написании доклада по книге. Семнадцатилетний, измученный прыщами Мигель учился в младших классах средней школы, и в один прекрасный день смог прочесть доктора Сюсса. Под кайфом я никогда сильно не отрубался, и наркотический приход меня бодрил, пробуждал желание сделать что-нибудь хорошее. Но дело не только в нем. Мне нравился этот ребенок. Мигелю было совершенно начхать, что я заваливал за ширевом в десять утра. Это был бизнес его матери, а он уважал свою мать.
Его единственно напрягали отношения Диты с Розой, аккуратненькой медсестрой в очках, работавшей в «скорой помощи», делившей с ней постель и занимавшейся основной готовкой. Не из-за лесбиянства. Такой порок понятен любому провинциальному подростку в мире. «Она нормальная, ты понимаешь… Просто когда мамы нет, она орет на меня так, будто она мне мать… Мама никогда не заставляет меня напрягаться, и вся фигня… Роза у меня как заноза в жопе, чувак…»
Трудно описать то чувство сопричастности, которое мне давали те маленькие визиты. Я мог больше не сообщать Сандре о своих походах в сторону УЮК и ставить ее в известность о своем небольшом пристрастии. Как бы дико ни прозвучало, только благодаря тем контактам, незначительным, как покажется, я продолжал ощущать себя человеком. Большую часть дней я проводил в одиночестве, провожая Сандру с утра пораньше и встречая ее по возвращении вечером домой. В промежутке мне нужно было хоть что-нибудь настоящее. И Дита как раз давала мне это. За деньги.
Мы с Сандрой более или менее осознали, что у нас проблемы, но сохраняли пристойную видимость, что наши затруднения вполне можно разобрать, преодолеть, пережить с помощью времени и элементарной порядочности.
На карьерном фронте я одновременно получил еще один заказ на «Альфа», а благосклонное начальство из «Плейбоя» отправило меня взять интервью у Мики Рурка. Это означало, что надо лететь в Новый Орлеан, где Мики как раз находился на съемках вызывающего косые взгляды «Сердца Ангела». Он и его окружение устроились в дорогом шикарном отеле «Виндзорский Двор» неподалеку от Французского квартала. И «Плейбой» расщедрился и выложил по 250 долларов в день, чтобы меня тоже туда устроить. Я планировал валяться в проплаченной роскоши, корпеть над переделкой речей того инопланетного мехового мяча в перерыве между допросами с пристрастием Джеймса Дина Своего Поколения.
Мики Рурк и Альф. Этих двоих можно расценивать как полярно-противоположные способы проникнуть в современный шоу-бизнес. Но если мне и суждено осознать, что в этой спятившей индустрии я ничего не понял, то вот это я понял точно: когда уполномоченный журналист в достаточной степени заебан, на самом деле неважно, зачем его командировали. Здесь все адски гротескно и неуместно.
Прямо на выходе, доза облегчила выполнение задания, настолько безнадежно сложного, что более здравомыслящий писака взвалил бы своего Эбергарда Фабера на плечо и отправился восвояси через первые десять минут. Еще один автор, засланный «Плейбоем» на планету Мики, уже встретил теплый прием ее обитателей и быстренько был записан в галактический мусор. И предполагалось, что я достойно отвечу безжалостным личностным стандартам сурового трагика, какими бы они ни оказались. Моя попытка интервью планировалась начаться в «Café Roma», импровизированном офисе Мики напротив модной парикмахерской «Бев Хилз», совладельцем которой он являлся.
Слава богу, одним из наиболее редко упоминаемых плюсов наркотического воздействия является повышенная способность сохранять полную невозмутимость перед абсолютно любыми плохими — новостями. Когда по венам циркулирует достаточная порция Помощника Гамбургера, известие о том, что «твоего щенка сожгли напалмом» вызывает такую же реакцию, как и волнение при вопросе «а что если сожрать по сэндвичу?» Что очень удобно. Сначала я встречался с Ленни Термо, мужиком лет пятидесяти с лишним, цепным псом Мики и его закадычным приятелем, которого М.Р. всегда держал у себя под рукой. В тот момент его жизни, Мики и Ленни жили, работали и путешествовали вместе. И Мики, всамделишная могучая Г-вудская легенда, написал в контракте, что в любой картине, где он снимается, Ленни Т., напоминающий Сицилийского Зеро Мостела, — тоже получает место.
Если ты понравился Ленни, тебя допустят. А Ленни прежде всего был привлекательным. Просто некоторые вещи, которые он говорил, звучали немножко… странновато, что делало удивительную наркотическую непроницаемость еще более притягательной. Мы с Термо обменялись первыми репликами, и экс-манхэттеновский schmatte пес выдал любопытную фразу. После вводных разглагольствований про первостепенность преданности в таком беспощадном месте, как Голливуд, он ляпнул следующее: «Позвольте мне сказать о моем отношении к Мики Рурку. Если Рурка укусит гремучая змея в головку члена, я встану раком и отсосу яд!»
Ну и ладно! Что тут ответишь? Любой человек, даже если накануне ночью лечился не с такой интенсивностью, как минимум вздрогнет от такого, в кавычках, сантимента. Трудно не вздрогнуть. К счастью, при моей загруженности морда у меня была полностью неспособна выразить хоть какую-то реакцию. Кроме, пожалуй, стандартного утвердительного кивка и последующей улыбки: «Я тоже!»
Конечно, основная сложность заключалась не в фальшивой уступчивости. Она окутывала тебе мозги некой душой, полагающей такую кустистую фразеологию чрезвычайно значимой. И все-таки оставалось то словесное нагромождение, с которым должен был разобраться пылкий прислужник Мики. Оно зависло где-то посередине между путаными заверениями в лояльности и вызовом с фигой в кармане.
Итак, меня позвали! Несуетливо мне дали добро встретиться с Мики один-два раза в его скромном местном логове. (Он, как и подобает настоящему мужчине, обитал в двухкомнатной квартире в доме без лифта в месте, которое может сойти за экстравагантный уголок Беверли-Хиллз, обклеенный такими старомодными, заимствованными из парикмахерской боксерскими постерами, которые-только и ожидаешь увидеть у парня, вдохновляющего на верность к своему укушенному змеей хую.) Как только я прилетел в Новый Орлеан, выискался еще один жополиз, решивший произвести на меня впечатление, на сей раз телохранитель, родом из Джерси, по имени Берб Бербелштайн. Или что-то в этом роде.
