Я никогда не пускал возможность изобразить псевдосочувствие и произнес банальное: «Возможно, он не очень уверен в себе…»
Томми поднял голову, спрятанную между ладонями, словно отгоняя образ мира денежных текстов, отравлявшего его существование.
— Ну, у тебя раньше не было такой работы, так ведь? В смысле, ты сильно изменился по сравнению с тем, каким был раньше?
— Я другое дело, — ответил я. — Я с самого начала был полным отстоем. Теперь я всего-навсего отстой при бабле. Отстой, у которого стобаксовые купюры из кармана сыплются.
— Бог ты мой, — сказал он, рассматривая меня одновременно с жалостью и недоумением, которое обычно вызывают подобные сентенции. — Джерри, бог ты мой, зачем ты всегда говоришь такое говно? Ты, блядь, не отстой. Тебя же просто заебало по самое не могу, когда ты пришел сюда с такой хреновней. Но все же, ты же никогда не требовал, чтобы я тебе завтраки таскал…
В памяти у меня осталось в основном то, как выглядит окружающий мир сразу после укола, как я нажимаю поршень, когда иногда приход наступает так быстро, что я не успеваю извлечь иглу из вены. Я просто разваливаюсь на стуле, голова болтается на плечах, как воздушный шарик на ниточке, и все — стены, ковер, диванные подушки, мои собственные руки — рассыпается на кружащиеся молекулы, рассеянные среди миллиона других предметов, и пляшут у меня перед глазами, а потом складываются обратно в вещи реального мира. Бесконечный круг, танец молекул и их возвращение в нечто твердое выжимал из меня все соки, будто я облетел вокруг солнца на венах вместо крыльев.
* * *
Однажды утром я вывалился из своего офиса, закинутый тридцатимиллиграммовыми колесами морфина. Когда я открыл дверь, за ней стояла она, воплощенное Дарование. Театральная примадонна Коллин Дьюхарст в бесформенном домашнем платье и стоптанных коричневых туфлях без каблуков, и стояла она с таким видом, будто недавно овдовела. Ее волосы были туго зачесаны назад. Без макияжа, морщины выдавали оставшиеся позади годы. Но ее «гусиные лапки» в уголках глаз показались мне несказанно прекрасными. Что-то вроде почетной тяжести. Наличия духа.
Я ничего о ней не знал. Однако немедленно ощутил нечто общее. Словно ее присутствие само по себе доказывало, что человек способен выжить и обрести благородную чистоту, раз уж не довелось с ней родиться.
Глаза актрисы выглядели наполовину налитыми кровью, наполовину вываренными в арахисовом масле. Но настолько пронзительными, настолько за ними чувствовался весь ее жизненный опыт, все что ей довелось пережить… Встретившись с моими, они застыли на лишнюю секунду, и я испытал странное ощущение узнавания. Она побывала там, где сейчас я… Она знает…
Не в смысле, что у нее на лбу было это написано. Она разговаривала со Скипом. Его не особо удивило, что я на нее уставился. Они обсуждали ее участие как второй ведущей актрисы. «Мне кажется, вам очень понравится роль, — блеял он. — Остроумно, но без зауми. Очень выгодная…»
Рассказывая, он плясал вокруг нее, словно выпрашивающий печенье терьер. Если бы он еще и затявкал, по-моему, никто бы не удивился.
Когда я наконец улизнул в сортир, я понял, что показавшееся мне духовным родством вполне может оказаться чем-то иным. Г-жа Дьюхарст пристально меня изучала, это так. Но оглядев себя перед пыльным туалетным зеркалом, я понял, что могло ее заинтересовать.
Целую минуту я стоял и таращился на себя точно так же, как несколько секунд назад стоял и таращился на нее. Меня пришибло от страшной догадки, что вполне вероятно она смотрела не мне в глаза. Скорее всего она заметила расцветающий алый цветок на локтевом сгибе рукавов. В тот день я не планировал шмыгаться и не стал надевать свою обычную черную рубашку. На мне была бледно-голубая «джерси», не настолько темная, чтобы спрятать улики.
Когда я покидал мужскую комнату, то снова столкнулся с ней. На сей раз легенда заговорила первой.
— Мальчик мой, чем вы тут занимаетесь? — ее голос звучал с размеренностью потягивания виски, словно тихая мелодия саксофона, сочащаяся через гравий.
— Я тут работаю, — пролепетал я. — Сценарист.
— Знаю, знаю, — проговорила она, — Вы, мой мальчик, зарабатываете здесь деньги. Но вы тут чужой.
— Ну знаете, как получается…
— О, про это я знаю, — снова ее глаза впились в меня. Они, казалось, говорили о том, что она тоже кое-что повидала. Будто ей тоже пришлось некогда побороться. Даже когда она произносила слова, ее взгляд говорил другое: «Я знаю тебя, сынок Джим. Я знаю, где ты живешь…»
— Надо быть поаккуратнее с тем, что ты делаешь, — произнесла она с самой усталой на свете улыбкой. — Вы понимаете, о чем я?
— Ну да.
И я, по-моему, понял. Странные вещи случаются на приходе. Натыкаешься на людей, вступаешь в беседы и даже не уверен, что они настоящие. Не уверен, что кажущееся тебе происходит на самом деле. И хотя от ее слов мне почему-то стало неловко, в ее глазах я увидел удивившую меня поддержку. Может, в этом и состоял истинный талант актрисы. Говорить на скользкие темы на двух уровнях одновременно. Произносить убедительные слова и без слов доносить их до сердца.
Прежде чем отвернуться и начать медленно спускаться по лестнице, она протянула свою старческую руку и пожала мне запястье. То, как она посмотрела на меня на темном лестничном пролете, вселило в меня и дрожь, и надежду.
Что-то должно было случиться.
Вот так я узнал новость. Суббота как суббота. Я захожу в комнату после вмазки, а Сандра вскакивает с дивана, размахивая голубой тестовой трубкой в руке. Она кричит: «Смотри! Смотри!» Но я не понимаю, что это такое. Даже не глядя в ее сторону, я думаю про себя: «Блин, она нашла очередной шприц!» Мучимый чувством вины, своим извечным ощущением вселенского позора, я бросаюсь в объяснения, даже не выслушав ее.
— Послушай, — начинаю я, уже составив четкий план. Джанки врут, как остальные люди дышат. Даже не думаешь, что сказать. — Я, наверно, как-то давно его там оставил. Убирался и забыл выбросить…
— Джерри!
— Подожди! Меня что-то прихватило. По-моему диарея или что-то в этом роде…
— Джерри, я купила этот самый тест. Он положительный!
— Еб твою мать, Сандра! — Я остановился и обернулся в ее сторону. Она тихо стояла, мне пришлось дать задний ход. — Ладно, молчу. Что за тест?
— Я беременна, — произнесла она почти шепотом.
— Чего?
— Я… Я купила эту самую спиральку, — она говорила, и плечи ее ссутулились, а голова наполовину повернулась. Словно в ожидании удара.
— Домашний тест на беременность. Чтобы дома провериться.
У меня застонало на сердце. Не оттого, что я не желал ее беременности. Нет, убивало меня чувство, что я разрушил счастье этой женщины. Потому что, убей меня бог, даже после услышанного моя потребность пересиливала реакцию. Ты беременна, замечательно, а мне надо, блядь, вмазаться, хорошо? А теперь отьебись от меня…
