Творчество либо положительно, либо отрицательно, золотой середины, пригодной для психиатрической экспертизы, не существует по определению. А если экспертиза проводится по запросу больницы, стоит три раза подумать, прежде чем упоминать о любви к прекрасному. Лучше так: искусство вы ненавидите, творческого потенциала не имеете. Живёте обычной жизнью: прогулки, пляж, друзья, походы, по выходным поездки к родителям и серфинг. Если эксперт усмотрит связь между искусством и депрессией, гневом или суицидальной наклонностью, творить придётся в обшитой матрасами палате в компании одетых в смирительные рубашки соседей.
— Просто не очень получалось, — оправдываюсь я. — Помню, вместо ИЗО хотел записаться на черчение. Однако свободных мест не оказалось, и пришлось целый семестр рисовать вазы с фруктами. Выходило ужасно, преподаватель из чистого сочувствия поставил зачёт. Он ведь знал, что я старался.
Ложь, пусть и не полная, рисовать я умею. У меня твёрдая рука и хороший глаз, но нет никакого желания писать кровавый закат или вазы с фруктами, вкладывая в них особый смысл.
— А какие предметы нравились?
Вообще-то большинство математиков — однолюбы.
— История, биология.
Ложь! Ложь!
— Средний балл помните?
— Три с лишним.
Ложь: ноль целых восемь десятых.
— А кроме ИЗО, что из программы вызывало трудности?
— Английский, литература — всё гуманитарное. Особенно грамматика. Слишком много исключений из правил.
— Помимо учёбы чем-нибудь увлекались?
За пять долларов я подписывал ведомости и предупреждения об отчислении, продавал краденые пластинки и трубки, изготавливал ученические права для тех, кто завалил экзамен по вождению. Подделывал подписи на разрешениях на работу, табельные карточки для разносчиков пиццы, делал студентам математику, сдирая дополнительно за имитацию почерка, и ещё дороже, если приходилось объяснять.
— Играл в баскетбол в приходской команде, а так в основном работал после уроков. Папа хотел, чтобы я копил на колледж.
— Значит, внеклассной работой не занимались?
— Нет.
— А конфликтов с учителями не было?
— Нет. Я пытался попасть в команду по лёгкой атлетике, но до испытаний меня не допустили.
— Почему?
— Потому что временно отстранили от занятий после того, как нас с приятелем застукали на стоянке: мы траву курили.
Родители принимают это близко к сердцу, но такие, как Карлайл, знают, что в подростковом возрасте нормально, а что нет. У курения травы имеется положительная сторона: оно указывает, что я был общительным и хорошо ладил со сверстниками. Одиночка — значит социопат Лучше рассказывать, что занимался спортом, желательно командным. Парня моей комплекции в серьёзный бейсбол или баскетбол не взяли бы, а лёгкая атлетика вполне сгодится. Раз был отстранен от испытаний, значит, рвался в команду, в спорт, а проверить это Карлайл не сможет. Детский баскетбол, лёгкая атлетика, желание попасть в команду — беспроигрышная комбинация.
В жёлтом блокноте читаю «марихуана»: подчёркиванием эксперт обозначает темы, к которым хочет вернуться, когда я немного расслаблюсь.
— Вы на самом деле курили марихуану или просто стояли с компанией?
— Нет, я проиграл пари и как раз затягивался косячком, когда на стоянку приехал директор.
— Ясно, из-за травы вам не позволили заниматься лёгкой атлетикой… Как отреагировали родители?
— Отправили меня к наркологу. Такой козёл был! — Изо всех сил изображаю постпубертальное презрение. Всё правильно: ещё один представитель власти, навязанный родителями. Если скажу, что он мне нравился и мы поладили, Карлайл решит, что я вру.
— Почему козёл?
— Не знаю, просто козёл.
— Это был школьный нарколог?
— Нет, знакомый родителей, по фамилии то ли Зайгельман, толи как-то иначе… — Школьный нарколог зафиксировал бы мой визит, а я в той школе никогда не учился. Анонимность анонимностью, но при желании доступ к закрытым файлам эксперт получит. Лучше сказать, что фамилия специалиста вылетела из головы. Ничего странного: столько времени прошло, да и вспоминать не хочется.
— В каком классе это произошло?
— В десятом.
Карлайл пытается выяснить, не совпали ли мои подростковые проблемы со смертью моих псевдородителей, а я иду по тоненькому мостику между обычными юношескими проблемами и полным их отсутствием. Этот мостик — выжимка из статистических данных о белых подростках из среднего класса и их взаимоотношениях с наркотиками, полицией, учёбой и обществом. Приходится бабочкой порхать между будущим студентом Йельского университета и будущим уголовником и наркоманом.
— Кроме случая с марихуаной, других проблем с администрацией не было?
— Ну, пару раз за прогулы после уроков оставляли. А так больше ничего.
Глава 6
Моим первым словом был «свет», точнее — «ет»; сказал я его в пять лет, а ходить начал в два с лишним. Зато задолго до «ета» умел рисовать на бумажных пакетах, салфетках, обёртках так, что карандаши летели с бешеной скоростью.
Срисовывать я полюбил в семь, когда впервые остался на второй год. Мама подарила наполовину решённый сборник головоломок, который купила на распродаже. Больше всего понравились лабиринты; прорешав всю книжку, я начал строить собственные. Забросив лабиринты, копировал всевозможные узоры, чем сложнее, тем лучше, получая не меньше удовольствия, чем другие дети от просмотра мультиков или игры в ковбоев. Высунув язык, срисовывал выцветшие, забрызганные жиром лилии и завитушки с обоев на кухне и витиеватые разводы с наших с Шелли свидетельств о рождении. Все документы хранились в старой Библии, которую никто никогда не читал.
В школе дела шли неважно. На конфискованном у меня листочке с итоговым диктантом было невозможно разобрать слова: сложный лабиринт с как минимум ста пересечениями на квадратный сантиметр покрывал всю его поверхность. Во время утренней перемены меня вызвали к школьному психологу. Просмотрев мои работы, улыбающаяся женщина задала целое море вопросов и велела сделать несколько упражнений. Я рисовал восьмёрку сначала правой рукой, потом левой, закрыв сначала один глаз, потом другой. Ни правой рукой, ни левой ничего хорошего не получалось. Стоило закрыть глаза — рука переставала слушаться. В лучшем случае удавались неловкие судорожные толчки от предплечья, и по бумаге расползалась безвольная чернильная слюна. Открыв оба глаза, я без труда бы мог скопировать долларовую купюру, и это при помощи одной только ручки и блокнота. Несколько раз пробовал — получалось отлично. Но улыбающаяся женщина не дала шанса продемонстрировать своё умение. В конечном счёте меня перевели в школу коррекции, где вскоре начались головные боли.
Став постарше, я называл их черепобойками, после того как однажды папа сказал: «Мальчишка целую ночь выл. Господь Бог от такой боли давно бы черепушку себе разбил!» Случилось всё на свободном уроке, во время которого следовало делать домашнее задание. Как всегда один — другие дети меня пугали, — я увлечённо срисовывал узор на ковре, когда голова будто вспыхнула. Что-то подобное происходит, когда прыгаешь в воду солдатиком: обед по пищеводу двигается к носу, давит на глаза, из которых вот-вот хлынет кровь, и тысяча острых ногтей выцарапывает мозги.
