— А может быть, это был замаскированный я.
Я тоже смеюсь.
— Он был высокий?
— Ну, — говорю я, пытаясь припомнить. — Да, высокий. Он был жуть как хорош собой. Хотя, может быть, это из-за его темных очков. Милый, очаровательный человек. Совсем не такой, как ты.
Джим хмурится.
— И он никогда бы не стал есть продукты, на которые у него аллергия. И не сделался бы малиновым с розовыми пятнами. Потому что он не такой идиот, как некоторые.
— Он тебе нравился?
— Разумеется, нет, — заявляю я твердо. — Хотя всем остальным — очень нравился, да. Женщины от него просто млели, насколько я помню.
Джим хмуро кивает, переваривая информацию. Какой-то он и вправду понурый. Может, он просто завидует. Может быть, он сам не пользуется успехом у женщин — пусть даже всегда утверждает обратное. Может быть, он от природы застенчивый. Да, наверное. Он просто застенчивый. Он ведет себя как идиот, потому что робеет. Я знаю. Я сам был таким до женитьбы. Женатый мужчина обретает уверенность в себе, ему значительно легче общаться с женщинами, хотя эта уверенность пригодилась бы ему больше, когда он был еще не женат. Такова жестокая ирония судьбы.
— Джим, — говорю я вдруг неожиданно для себя самого, — а тебе нравится холостяцкая жизнь?
— А почему ты вдруг спрашиваешь?
— Просто я уже забыл, что это такое. И мне интересно, как там вообще.
Джим склоняет голову.
— Одевайся, — говорит он тихо. — Мы идем в паб.
К вопросу о проститутках
По натуре я домосед и не особенно хорошо разбираюсь в местной паб-обстановке, так что я веду Джима в ближайший бар, входящий в общедоступную сеть пабов под названием «Цыпочка и капуста».
— Обычно в пятницу вечером здесь просто не протолкнуться, — говорю я, прижимаясь очками к стеклу. — Хотя сейчас почему-то пусто.
— Потому что сейчас суббота, — говорит Джим. — Пять утра.
— Тогда зачем ты позвал меня в бар?
— Иди за мной.
— Куда именно?
— В одно хорошее место. Люблю там бывать
[4]
.
Он направляется рысью по улице.
— Джим, — говорю я, задыхаясь, потому что стараюсь не отставать. — Только не говори мне, что мы идем в «Пендель».
— А все остальное уже закрыто. У них там система «запереть и не выпускать», — объясняет он. — Когда они закрываются, они не выпихивают клиентов наружу, а запирают внутри.
— Как-то нехорошо получается.
— Для алкашей очень даже неплохо.
— Ночью надо спать, Джим. Даже алкашам.
— Они запирают дверь не для того, чтобы оттуда никто не вышел. А чтобы никто не вошел.
— А если кто-то поставит в известность полицию?
— Полиция уже поставлена, Спек. Ну, в известность.
— Тогда почему этот бар до сих пор не закрыли?
— Полицейские — тоже люди. Им тоже хочется иной раз хлопнуть стаканчик под утро. Так что «Пендель» никто не закроет.
Я сую руки в карманы брюк, как бы желая сказать «ну-ну», а вслух говорю следующее:
— Ладно, умник пятнистый, ты все продумал. Но одно, кажется, упустил. Если они запирают дверь…
— То чего?
— …значит, дверь будет закрыта. А если дверь будет закрыта…
— То что?
— …а мы будем снаружи…
— И что?
— …значит, мы не войдем.
— Ой.
— И еще одно. — Я стучу по стеклу, привлекая его внимание к маленькой картонной табличке. Там написано, что с собаками вход воспрещен. Надпись сопровождается иллюстрацией с изображением мультяшной собачки более чем удрученного вида.
— Я уже здесь бывал, и не раз. Я знаю, что делаю.
— И как ты обычно туда заходишь?
— Я — призрак, я могу проходить сквозь стены.
— Замечательно, — говорю я, саркастически дуя на челку. — А мне как быть?
— Я открою окно в туалете, и ты залезешь. С той стороны, сзади.
Я заглядываю за угол. Там, за углом, автостоянка.
— Там могут быть проститутки.
— Ну, ты же взял с собой деньги.
— Нет, я имею в виду, что ко мне могут пристать с непристойными предложениями.
— А ты их прогони. Вот так. — Джим пренебрежительно взмахивает хвостом.
— Проститутки — это ж не мухи, а люди. Ну, более-менее. К ним следует относиться уважительно.
— А ты хоть раз спал с проституткой, Спек?
— Я бы скорее умер.
— Скоро мы этим займемся, — говорит Джим загадочно, а потом еще более загадочно проходит сквозь закрытую дверь.
Я прохожу через плохо освещенную стоянку и принимаюсь исследовать заднюю стену здания. Там есть два окошка с матовыми стеклами, одно из которых, должно быть, — окно мужского туалета. Пока я собираюсь задуматься, которое из двух — то самое, одно из окон открывается и наружу высовывается Джимов нос.
— Залезай.
— И как я, по-твоему, дотуда достану?
— Заберись на что-нибудь и достанешь.
— Тут не на что взобраться.
— То есть как? Совсем не на что?
— Да. Ну, то есть тут есть только мусорные баки. А ничего чистого нет.
— Встань на мусорный бак.
— Но, Джим, они даже без крышек.
— Ладно. Там еще что-нибудь есть?
Я отхожу от стены. Поднимаю голову к небу. Оно темно-синее, в крапинках дождевых капель. У меня за спиной — ряд машин и одна проститутка. Больше там нет ничего. Только два мусорных бака. Один — наполовину пустой, другой — наполовину заполненный.
— Джим, — говорю я громким шепотом, — у меня есть идея. Если пересыпать весь мусор из одного бака в другой, можно забраться на мусор и влезть в окно.
— Не рассуждай, Спек. Делай дело.
Я снимаю свою толстовку с изображением Космонавта в космосе, аккуратно складываю ее и кладу на оконный карниз. Потом поднимаю мусорный бак — благо они небольшие и пластиковые — тот, который наполовину пустой, и пересыпаю весь мусор в другой, который наполовину заполненный. Бак все-таки тяжелый, и у меня тянет спину, но мне хочется к Джиму, и я готов на любые жертвы. Потом я надеваю толстовку, забираюсь в мусорный бак, с трудом удерживая равновесие на самых верхних предметах мусора, как то: большая, промышленно-масштабных размеров консервная банка из-под тушеной фасоли и пластмассовая баночка из-под маргарина, — подтягиваюсь на руках и пролезаю в окно. В ярком голубоватом свете единственной голой лампочки — и единственного голого жирафа-призрака — я вижу, что стало с моей одеждой.
