— Блин, — говорю я, переходя на язык местных завсегдатаев. — Брюки тоже изгваздались.
— Я бы сделал не так.
— А как бы ты сделал, пятнистый умник?
— Пересыпал бы мусор из одного бака в другой, перевернул бы пустой бак вверх дном и встал бы на него.
— А чего же ты раньше молчал?
Он пожимает плечами.
— Вот так, значит, да? А я думал, что мы друзья. То есть в том смысле… Мы с тобой пошли в паб. Стало быть, мы собутыльники. А собутыльники — это почти как соратники.
— Ага, пошли в паб и зависли в сортире, — говорит Джим. — Почти как два пидора.
— Ты что, не уверен в своей сексуальности настолько, что даже не можешь просто поболтать с другим парнем в мужском сортире, не ощущая себя под угрозой?
— Слушай, если ты собираешься поговорить о сексе…
— Я ни слова не сказал о сексе. Я говорил о сексуальности в общем.
— Что ты делаешь?
— Расстегиваю штаны и достаю член.
— Спек, мы что, поменялись местами?
— В каком смысле?
— Вообще-то призрак здесь я. А ты меня пугаешь.
— Если ты думаешь, что я это делаю ради тебя, — говорю я, писая в писсуар, — то ты заблуждаешься. — Я направляю струю на размокший окурок, подгоняя его к сливному отверстию. Потом поднимаю глаза и вижу, что Джим таращится на меня. — Может, мне еще песенку спеть и сплясать?
— Э?
— Ну, пока у меня есть благодарные зрители. Слушай, Джим, а почему бы тебе не сходить к стойке…
— К бару…
— Ладно, как скажешь. Так вот почему бы тебе не сходить к бару и не заказать нам по пиву?
— Я подумал, что тебя нельзя оставлять без присмотра.
— Вообще-то, Джим, я вполне в состоянии сходить в туалет самостоятельно. С одиннадцати лет научился.
— Я не об этом волнуюсь. Паб — место опасное, Спек. Любой паб.
— В каком смысле?
— Ну, я вообще-то не гей…
— И чего?
Джим смущенно шаркает копытами — как всегда, когда нервничает.
— Для мужчины ты очень даже симпатичный. У тебя светлые волосы, и походка как у девушки. Спек, а теперь ты что делаешь?
— Сверх компенсирую, — говорю я, топая по кафелю, как слон. — Я всерьез опасаюсь за свою безопасность. И хочу домой.
— Домой нельзя.
— Почему?
— Мы же тут заперты. Мы отсюда не выйдем.
— Ноты говорил…
— А ты меня больше слушай, Спек. — Джек открывает дверь туалета, повернув ручку хвостом, и идет непосредственно в бар. — Две пинты пива, — говорит он бармену явного пролетарского происхождения.
— Джим, — говорю я укоризненно, — а как же правила вежливости?
— Какой вежливости?
— Ты что, не знаешь?
— Не знаю.
— Ага.
— Я в пабе, Спек. А когда я в пабе, меня, кроме пива, вообще ничего не волнует. Кроме пива и женщин. И хорошего махача.
— Джим, если ты затеешь драку, я вызову полицию.
— И тебе не придется кричать очень громко, Спек. Они уже здесь. Видишь? У музыкального автомата.
Я прослеживаю за его взглядом и вижу двух полицейских, причем один из них кажется мне смутно знакомым. Я напрягаю мыслительный процесс.
— Да, точно. Это тот полицейский, который приходил арестовывать Бабулю Кошак.
— Классная бабка Бабуля Кошак. Она мне нравится.
— В каком смысле?
— В прямом. Может, я даже ее приглашу на свидание.
— Но ты же жираф. Причем мертвый. А она — старая женщина. К тому же она в тюрьме. Пожизненный срок за кражу домашней обуви. На такой шаткой основе вряд ли можно построить серьезные длительные отношения.
— А твоего мнения кто-нибудь спрашивает?
— Никто, — говорю я, смутившись. — Но, Джим, ты же мой друг. Я за тебя переживаю. Нравится это тебе или нет. И я не хочу, чтобы тебе было больно. — Я прищуриваюсь. — Ты что, правда собрался ее пригласить на свидание?
Он смеется.
— Так ты пошутил?
— Разумеется, я пошутил. Стал бы я приглашать на свидание старуху. — И когда я с облегчением вздыхаю, он вдруг добавляет: — Я бы ее просто трахнул.
— Ну да. Очевидно.
Бармен ставит на стойку два пива. Говорит Джиму, что с него пять фунтов. Джим вопросительно смотрит на меня.
— Не смотри на меня, Джим. Я не взял кошелек.
— Но мне нечем платить.
Я закусываю губу.
— Что, совсем нечем?
— А мне некуда положить деньги. — Джим отходит от стойки и поворачивается кругом. — Сосчитай карманы, — говорит он игриво.
— Да, лучше бы ты был призраком-кенгуру. — Я похлопываю себя по карманам и достаю кошелек, изображая искреннее изумление. — Ой. Я его все-таки взял.
Джим качает головой.
— Сукин сын.
— Кто бы говорил?! Даже супа мне не оставил.
— Какого супа?
— Чесночного супа.
— Какого чесночного супа?
— Чесночного супа, который из банки.
— Какого чесночного супа, который из банки?
— Ну, супа. Чесночного супа из банки.
— Какого ну супа, чесночного супа из банки?
Я сдаюсь. Когда он в таком настроении, спорить с ним бесполезно. Признавая свое поражение, я достаю из кошелька аккуратно сложенную банкноту и отдаю бармену, который скатывает ее в шарик, потом расправляет и сует в ящик под кассой.
Джим поднимает кружку.
— Твое здоровье.
Я не верю своим глазам.
— Джим, ты только что поднял кружку?
Он кивает: ага.
— Прошу прощения, если я говорю очевидные истины, но ты же жираф. Только пойми меня правильно. Я совсем не хочу тебя обидеть. Недостающее в плане пальцев ты с лихвой компенсируешь длиной шеи. Но как гордый владелец четырех раздвоенных копыт ты от природы лишен способностей держать кружку с пивом.
— И что мне, по-твоему, делать? Пить пиво через соломинку?
— Только не в этом гадючнике. К тому же речь не о том. Речь о том, что ты, Джим, четвероногое млекопитающее из отряда парнокопытных, только что поднял кружку с пивом. И мне интересно, как ты это сделал?
— Все очень просто, если знать ноу-хау.
— Ну так поделись.
— Держатель на липучке.
— Ты часто здесь выпиваешь, да?
