Странно, потому что даже сейчас, когда ей уже почти сорок лет, мужчины теряли дар речи в ее присутствии и из кожи вон лезли. Хорошие мужчины и плохие, богатые и бедные, молодые и старые, американцы и иностранцы. Вот почему Теомунд Браун платил ей четверть миллиона в год, плюс премиальные.
Теперь Браун мертв. Она была там, когда это случилось, видела, кто его убил, и не слишком сожалела. Андерс будет недоставать только его чеков.
— Полагаю, тебе любопытно узнать его завещание, — сказал Луис.
Женщина шевельнулась, ощутив беспокойство.
— Ну, милый, тебе, может, и было любопытно, но я уже знаю, что упомянута в нем.
Как только итальянская полиция позволила Корал покинуть страну, она позвонила поверенным Брауна. Ее заверили, что наследство сохранят до ее приезда — как оно есть. Эта фраза внушала тревогу.
Она привела яхту Брауна из Италии по неспешному маршруту вокруг Средиземного моря, как он и запланировал, наслаждаясь тремя последними великолепными неделями свободы за счет Тео. Потом вылетела домой из Гибралтара, предоставив экипажу яхты плыть через Атлантику в Лонг-Айленд-Саунд. Она уже договорилась о встрече с поверенными на более позднее время сегодня, чтобы выяснить, что означает «как оно есть».
Луис рассмеялся:
— Я тоже знал.
Когда Корал это обдумала, она поняла, почему. После предательства Сэма Браун все больше полагался на Луиса. Он был умен и до ужаса предан ему. Наверное, мог бы убить человека, если бы Тео приказал, но тот держал его подальше от грязной работы.
— Ради собственного блага, — продолжал Луис, — надеюсь, ты отложила за эти годы немного денег, если собираешься продолжать tu vida de princesita.
— Мою жизнь принцессы? Ты никогда раньше не говорил по-испански, почему же сейчас начал? И разве ты не знаешь, как я живу?
— Раньше мне было невыгодно говорить на родном языке, и я действительно знаю, как ты живешь.
— И как же?
— Не по средствам.
Корал решила мило застонать, как маленькая девочка. Это было правдой. Из своей зарплаты в четверть миллиона она не отложила ни цента и, не считая регулярных пожертвований в женский приют, потратила все на себя, оплачивая огромные счета из «Бергдорфа» и «Гарри Уинстона». Иногда Браун сам оплачивал их в виде премии.
— Ты разбираешься в финансах? — спросил Луис и вытащил кинжал из чехла. Она решила, что он похож на мексиканского наркобарона: романтичный и опасный.
— Что ты имеешь в виду?
— Сколько должен был оставить тебе Теомунд, если бы хотел, чтобы ты продолжала жить так, как живешь?
Корал удивленно подняла брови.
— Наверное, много. Почему ты спрашиваешь?
— Скажем просто. Предположим, что нет такой вещи, как инфляция, что Америка спасется от экономического самоубийства, и фондовая биржа сделает тебе одолжение и сохранит средний рост в одиннадцать процентов в год. Каждый месяц ты будешь получать одну двенадцатую своего прежнего дохода.
— Ладно, если ты так говоришь.
— Сколько тебе нужно было бы вкладывать сегодня, чтобы делать это, скажем, до того, как тебе будет восемьдесят пять?
— И сколько?
— Примерно два с половиной миллиона долларов.
— Это правда? Ты посчитал это в голове?
— Нет, я навел справки.
Корал попыталась поймать его взгляд.
— Зачем?
— Конечно, фондовый рынок неустойчив, инфляция существует, и вы, американцы, превратили управление в кровавый спорт. Было бы надежнее начать с большей суммы.
Корал плавно поднялась с дивана и стояла, разглаживая на себе светлое платье; мягкая драпировка топа подчеркивала ложбинку груди. Когда она положила ладони на бедра и пошла к письменному столу, покачивая ими, юбка в кремовых и коричневых перьях заколыхалась, обнажая ноги. Луи стоял, неприветливо улыбаясь ей. Она была слишком опытной, чтобы отдать себя на милость мужчины, не завладев им: его умом, его сердцем, его членом, чем угодно.
— Дай я угадаю, — сказала она, кладя руку на статуэтку орла на письменном столе. — Теомунд мне почти ничего не оставил, но ты, amiguito mio
[4]
, хочешь меня выручить. — Она была благодарна Тео за то, что он заставил ее выучить испанский язык; и радовалась, что у нее хватило здравого смысла нарядиться для этого визита, просто на всякий случай.
— Си, возможно.
Корал протянула руку и легонько дернула бахрому на чехле его ацтекского кинжала. Пора проверить ее инстинктивное понимание этого человека.
— Что ты задумал, Луис? Живешь в какой-то фантазии? Ты мексиканец? Мексикано-американец? Почему ты одет, как гаучо в музее?
— Гаучо — жители Южной Америки. Я — мексиканец.
— Что означают все эти ягуары и орлы на той чертовой стенке?
Он перехватил на лету ее руку, посмотрел в глаза и сжал руку крепче.
— Проявляй уважение, когда говоришь со мной.
— Да? — следуя инстинкту, Корал повысила голос. — Кем ты себя считаешь, черт побери?
— Монтесумой! — рявкнул Луис и отбросил ее руку. Сел и забросил ноги в сапогах на письменный стол.
Корал устояла на ногах.
— Что?
— Мое имя — Луис Тепилцин Монтесума.
— Ты шутишь, да?
— Хочешь увидеть мое свидетельство о рождении? — Луис взял свой бокал, сердито пыхтя, откинул назад голову и выпил. Корал рассмеялась.
— Прекрати хихикать!
Она послушалась.
— У Монтесумы Второго была императрица, две королевы, несколько жен и наложниц. Кортес тайно переспал с одной из таких жен. Я имею в виду не Ла Малинче.
«Он сошел с ума?» — подумала Корал.
— Кого?
— Она была предательницей, которая помогала Кортесу в качестве переводчицы и открывала ему тайны ацтеков. Если бы не она, Мексику не завоевали бы так быстро. От ее имени произошли плохие слова: «malinchista», неверная мексиканка, и самое плохое «La Chingada» и его многочисленные производные.
— И что это значит?
— Это как ваши ругательства на букву «Ф», но хуже, страшное оскорбление. На языке науатль «chingar» значит «изнасиловать». Изнасилование испанцами наших женщин было таким широко распространенным явлением, что это слово стало нашим самым страшным ругательством. Они дали это имя Малинче.
— Но не твоей прародительнице?
— Она не помогала Кортесу, но не избежала его постели. Родился сын. Мы сохранили это имя, пронесли через время. Во мне течет кровь и конкистадоров, и тех, кого они завоевали.
Неужели он знает семейную историю начиная с шестнадцатого века? Маловероятно, но она готова ему потакать.
