Саэко почувствовала, что она может выиграть эту простую игру, и ей страстно захотелось сделать это. Кровь хлынула к её лицу. Она сама сняла колоду и положила карты на стол.
— Если бубновая дама придёт первой, значит, я выиграла. Это так?
— Совершенно верно, мадам.
— Чистое везение.
— Верно, чистое везение.
Саэко выпрямилась. Со спокойной элегантностью белого цветка она протянула руку, которая, вопреки её опасениям, даже не задрожала, к колоде и стала одну за другой вынимать из неё карты, бросая их на стол лицом вверх.
— Где же она?
— Она придёт, мадам. Вы выиграете.
Когда вместо неё появилась чёрная как ад пиковая дама, Саэко открыла рот от изумления.
— Я выиграл? — спросил Кёго. — Боюсь, что удача была не на твоей стороне.
Он начал переворачивать оставшиеся в колоде карты и не был даже удивлён тем, что бубновая дама оказалась второй сверху. Он знал, что такое часто случается, и не стал утешать Саэко.
— Я уезжаю завтра рано утром. А сейчас разреши мне сказать спокойной ночи.
Когда Саэко на следующее утро пришла в его гостиницу, он уже уехал на станцию Одавара, чтобы успеть на первый проходящий экспресс. Ветви деревьев в саду чётко выделялись в лучах утреннего солнца на фоне холодного осеннего неба. Он оставил для неё конверт, в который был вложен аккредитив, выписанный на Гонконг-Шанхай банк, и записка с просьбой пожертвовать точно такую же сумму её собственных денег в благотворительный фонд помощи беспризорным детям и другим жертвам войны. Он подписал его как «Ahasuerus». Саэко уже забыла, что по преданию так звали еврея, который оскорбил Христа, когда его вели на казнь, и за это был приговорён к бессмертию и вечному скитанию по земле. В эту подпись Кёго вложил одиночество и муки «Ahasuerus».
