Легс Макнил: До того, как я услышал «Go Girl Crazy!», я не думал, что кто-то видит мир так же, как мы. После того, как мы услышали запись, мы с Джоном и Джедом повторяли, как испорченная пластинка: «Мы должны найти этих ребят! Мы должны познакомиться с ними!» Мне больше всего на свете хотелось познакомиться с Большим Диком Манитобой. Так что мы создали журнал Punk, чтобы иметь возможность потусоваться с Dictators.
Но когда мы начали тусоваться в «CBGB», Dictator’s было невозможно нигде найти.
Большой Дик Манитоба: Dictators появились позже ребят, живших в даунтауне и болтавшихся в Манхэттене, хотя мы первые сделали запись. «Go Girl Crazy!» вышел в 1974 году. Но мы были из Бронкса и никогда не чувствовали себя частью общей тусовки. Нас никогда не считали за своих — у меня было чувство, что нас воспринимали как эдаких хулиганов из Бронкса. Грубая деревенщина. Это было неправдой, но возможно, до некоторой степени нам это помогло.
Энди Шернофф: После «Go Girl Crazy!» я пал духом, потому что «Эпик» нас выгнала. Я думал: «Эх, это я виноват! Я недостаточно хорош».
Честно говоря, первая запись была не такой, как мне бы хотелось. Я хочу сказать, что песни были нормальные. Был дух, но звук… К этой записи надо было относиться с определенной долей юмора, но ведь ее не планировали как шутку. Хотя получилась она именно такой.
Я не знаю, о чем мы вообще думали. Когда мы начинали Dictators, мы выводили Большого Дика в купальном халате и он пел «Wild Thing». Поскольку публика состояла в основном из наших друзей и знакомых, они просто сходили с ума! А почему бы нет? Он был самый горластый парень из всех, кого они знали, а на сцене он был еще горластее.
Большой Дик Манитоба: У меня была репутация разрушителя домов и организатора маниакальных вечеринок. Не понимаю только, почему люди продолжали приглашать меня в гости. Похоже, я был самым горластым, самым шумным и самым неистовым парнем. Однажды мои родители отправились в отпуск во Флориду, и как только они уехали, я обошел все игровые площадки в Бронксе и позвал всех знакомых на большую вечеринку к себе домой.
Мы начали с десяти ящиков пива и сумки с сотней настоящих 714-х квалюйдов. Отличная была штука, «любовное зелье», вызывает сексуальные желания. Тебе хочется сорвать с себя одежду и заорать: «Соси мой хуй!»
Все ели квалюйды и пили — и это была чума. Вспоминаю, что спал с сестрой своего друга, помню двух девушек, лежащих друг с другом в одной кровати, помню кредитки, летящие с двадцать шестого этажа. Вспоминаю два рейда городской службы охраны и один рейд обычной полиции. Помню, как жарил яичницу и ел ее вместе с кусками яичной скорлупы. Не помню как, но к концу вечеринки все драгоценности моих сестры и матери сперли.
Я так обдолбался, что разгуливал в одной красной «ракушке», не считая свастик, нарисованных губной помадой по всему моему телу. Мой друг Клифф очухался совершенно голый, и когда приехали копы, ему пришлось прятаться на лестнице. Мой друг Алекс упал и сломал себе нос, потому что не сообразил, что лицо можно заслонить руками. Вечеринка напоминала картины Феллини и продолжалась всю ночь напролет. С нашего балкона кидались вещами, и к нам опять приходили копы. Ребята написали свинцовым карандашом на стене «Пошли на хуй» и покрыли надпись кремом для бритья, так что потом ее нельзя было счистить.
Следующее утро напоминало фильм о войне: представь, что после пятнадцати минут полной темноты камера показывает восход солнца над полем битвы… Дым рассеивается… И ты видишь разрушения…
От квалюйда я перестал чувствовать собственное тело, и смог простонать Скотту Кемпнеру: «Пойдем, поможешь прибрать…» Но разговаривать я не мог. В течение восьми часов шестеро из нас убирали квартиру и состояние ее улучшилось хотя бы до просто отвратительного. Да, все было настолько плохо. Потом приехали мои родители и обнаружили полный разгром и пропажу драгоценностей, так что это была моя последняя вечеринка в родительском доме. Мне все еще вспоминают это. Моя мать до сих пор говорит: «Твои чертовы друзья! Это все твои друзья!»
Джейн Каунти: Я родилась и выросла в Далласе, штат Джорджия, и коротко описать это место можно так: одиннадцать тысяч человек и один светофор. Это была большая деревня, провинциальный южный городок с грязными дорогами, проехать по которым после дождя было невозможно.
Мы принадлежали к методистской церкви, но потом моя мать стала слушать проповеди того парня по радио и ушла в религиозную секту. Это была одна из правоэкстремистских христианских религий, которые гонят о катастрофах, втором пришествии и о том, что все грешники будут брошены в геену огненную.
Так распалась моя семья. Отец завел роман с шестнадцатилетней парикмахершей. Мы даже не могли нормально отпразновать Рождество. Каждое Рождество мой отец приносил в дом елку и говорил: «Наряжайте елку, дети!»
Мы начинали наряжать елку, а мать вбегала в комнату с воплем: «Это дерево — символ Нимрода, ебущего свою мать!» — конечно, она не говорила «ебущего», она говорила: «Нимрода, женящегося на своей матери, чтобы сохранить чистоту вавилонской династии, и эта рождественская елка ВСЕ ЭТО ОЗНАЧАЕТ! Это символ вавилонской династии! оНА ЯЗЫЧЕСКАЯ! ЭТО ОМЕРЗИТЕЛЬНО!»
Мы все орали, она утаскивала елку наружу, а мой папа втаскивал елку назад в дом и говорил: «Наряжайте елку!»
И мы отвечали: «Пожалуйста, мы не хотим наряжать вавилонский символ дьявола!»
Это было ужасно. Я уехала, потому что не могла больше это выносить. Отправилась в Атланту, работала в компании, которая занималась оптикой, и однажды купила книгу Джона Ричи «Город Ночи». Это стало для меня открытием, потому что в Атланте я стала общаться с фриковыми, безумными трансвеститами, которых однажды заметила, гуляя ночью по городу. У них были длинные-длинные волосы, что-то вроде челок, спускающихся до самого пола. Я сказала себе: «Ха, да это настоящие трансвеститы, такие как в «Городе Ночи» Джона Ричи!»
С одним из трансвеститов, мисс Кокс, мы стали хорошими друзьями; она была одной из тех, кто уговорил меня осветлить волосы. Здесь, в Атланте, была действительно большая тусовка трансвеститов. У них были свои клубы, куда я начала ходить. Ты мог ходить в женской одежде, и это было веселым приключением, потому что по закону, если твои волосы касаются ушей, тебя можно арестовать за гомосексуальность.
Нас постоянно преследовали. Меня ни разу не поймали, я хорошо бегала, и мы всегда брали с собой две пары обуви: туфли на высоких каблуках и кроссовки.
Однажды я гуляла по улице с двумя другими трансвеститами. Мы были одеты очень вызывающе: в ботинках на высоком каблуке, в брюках клеш — и тут в нас начали стрелять.
Мы услышали пули — я повернулась к Дэйзи и закричала: «Они в нас стреляют! Они в нас стреляют!»
Эти ебаные деревенские балбесы вылезли из грузовиков и начали в нас стрелять. Они орали все время: «Ты извращенец? Ты мужик? Ты парень или девка?»
В то время даже другие трансвеститы считали меня странной, все из-за того, что я увлекалась рок-н-роллом. Однажды на вечеринке вышли несколько трансвеститов и начали петь песни Supremes. Я сказала: «Я больше не появлюсь ни на одной блядской вечеринке, где любой ебаный трансвестит может выйти на сцену и сделать хуевую имитацию Supremes, и если кто-нибудь сделает так еще раз, я просто на хуй задушу!»
