— Только из окна?
— Только из окна, ближе не подходили. У нас дэдлайн…
— У вас всегда дэдлайн. А мне с утра показалось, там был шпиль такой уе…ищный, неприятный.
— Ну да, — согласился Прудкин. — Там есть шпиль… — он осекся, потому что машинально перевел взгляд на это. (Никакого шпиля на крыше не было, как я уже говорил…) — То есть его, видимо, демонтировали, — закончил он (а голос на секунду потерял бородатую самоуверенность).
Все тоже перевели взгляд за стеклостену. Даже Клон (из-под бейсболки).
— Во дают, — причмокнул Игорь Петров. — Куда мы катимся?
— В пи…ду, нах…, - мрачно пошутил бывший футбольный хулиган Лабус (ныне: специалист по клубно-гламурным шмоткам и главный модник «Гейлэнда» Олег Воробьев). — С этим хайтеком только туда и дорога.
— А принеси бинокль, Олежка, — предложила Восканян. Она произнесла это с такой интонацией, будто речь шла не о бинокле, а о грязном сексе прямо здесь и сейчас, среди пластиковых стаканов и одноразовых ложечек. Она все произносила с такой интонацией.
— Точно, — подхватил (почему-то) Клон. — Давайте мы сейчас, блядь, посмотрим, как оно выглядит вблизи. Весь этот сраный хайтек.
Воробьев встал с насиженного места и хорьком метнулся в сторону выхода. Шорт-слив от «Матиник» скакнул вверх, на миг засветив пояс болтающихся на бедрах ширштанов с фабричной потертостью и — чуть выше — полоску пафосных синих трусов (вероятнее всего, келвин-кляйновских). Это сколько же дефицитного времени уходит на то, чтобы шляться по бутикам и выискивать там такие вот девайсы.
Раньше Олег Воробьев состоял рядовым членом конской группировки «Спидз». Все время с кем-то дрался на улицах и одевался так, как Клон одевается сейчас. На одном из махачей с «Квинте Крю» кто-то (фундаментально весьма, как оказалось) раскроил ему голову обрывком аргумента. Лабус долго не приходил в себя, а когда пришел — завязал с футбольным хулиганизмом и стал низко оплачиваемым глянц-редактором (благо, как выяснилось, в этой среде у него обнаружились старательно шифруемые до тех пор связи). Большую часть зарплаты он тратит на одежду — положение не обремененного иждивенцами молодого человека в купленной родителями квартире позволяет.
«Квинте Крю»: взрослая свиная банда. Интересна тем, что у 90 % бойцов — высшее (или неоконченное высшее) образование. Плевок в коллективную рожу социологов и общественных папиков, утверждающих, что весь футбольный хулиганизм — сугубо от необразованности и классовой безысходности.
«Спидз»: полувзрослая конская банда. Ничем не интересна.
Я машинально помешал остатки чая пластиковой ложечкой. Лучше бы они предложили мне водки (я знаю, что у них есть водка: она стоит на полке рядом с мюсли, печеньем и пачкой «Липтона», внутренние составляющие которой сейчас лежат использованные на корпоративной тарелке в центре стола). Не знаю, почему они предлагают посетителям чай, а не алко. Держат марку??? Какую?!!
Словно поймав мою телепатему, Клон вдруг выкрикнул в спину удаляющемуся Лабусу:
— Заодно водки принеси!
Раньше вся наша с Клоном жизнь состояла из таких вот взаимных телепатем. (Слово «раньше», прокрученное в мыслях, — еще одна причина никогда не встречаться с бывшими друзьями, с которыми вы не виделись несколько лет. Слово «раньше» лезет вам в мозг. Навязчиво, штопором. Как взгляд Человека-С-Портрета. Но — проехали: я только хотел сказать, что «раньше» мы понимали друг друга без слов.)
Сколько я помню Клона, он всегда выпрашивал у хозяев алкоголь. У любых хозяев — будь то хозяин вписки, квартиры или ситуации. Или просто хозяин алкоголя, не обремененный более никакой собственностью.
Клон не обламывался клянчить выпивку, вот в чем дело. Он приходил в гости к незнакомым людям и говорил: «Я видел, у тебя в холодильнике стоит початая бутылка коньяку. Можно я налью себе?»
Ему никогда не отказывали. Я любил эту его способность. Отчасти потому, что часть выпрошенного алкоголя всегда доставалась мне (а сам я не умел просить так нагло).
— Эй, эй, ребята, — засуетился Петров. — Вам не следовало бы пить сегодня. У вас ведь есть серьезная работа, так?
— Не так, — поморщился Клон. — У вас все несерьезно. Вы сами, ваш журнал и весь ваш «Гейлэнд».
— Вот смотрите, какая мразь, — спешно зашутил Петров. — Нет, вы видели, какая сволочь? Мы ему предложили такие деньги за простой репортаж…
— Так об этом-то и речь, — перебил Клон (между бачками и бородкой засветилась очередная усмешка). — Сам сказал: репортаж простой. Простой = отстой, застой и сухостой. Ничего серьезного. Поэтому я могу позволить себе выпить вашего редакционного алкоголя, если вы, конечно, не против.
Они были не против. Они вообще никогда не были против выпить (а также нюхнуть, покурить и так далее, исключая разве что внутривенные инъекции) на рабочем месте. В память о… Просто в память.
В любом случае, окончательное решение оставалось за Лабусом. Он поставил жирную точку в этом споре, неся: в одной руке бутылку «Флагмана», в другой — огромный и какой-то невзаправдашний военно-полевой бинокль, похожий на бутафорию из фильмов про войну. Непонятно, что он вообще делал в их редакции. Не иначе, во время дэдлайнов они расслабляются, подглядывая через него за трахающимися и раздевающимися людьми в небоскребе на Котельнической или в Москве-Сити — надо думать, в ясную погоду оптика вполне позволяет.
Олег Воробьев поставил водку на стол, а сам встал с биноклем у стеклостены, против солнца — наводить резкость. Со спины его силуэт в золотой окантовке напоминал примажоренного ангела с обрубками вместо крыльев. Если бы я захотел снять это своим «Зенитом», мне пришлось бы повозиться с выдержкой и диафрагмой — в таких случаях не поможет никакой экспонометр, все надо выставлять так, как подсказывает инстинкт. Из-за этого (в том числе из-за этого) я и выбрал фото среди всего того, чем люди забивают свою жизнь с целью придания оной хоть какой-то благородной мотивации.
— А вот странно, — констатировал Лабус, повтыкав немного (Петров в это время наполнял водкой новую порцию пластиковых стаканов, а Восканян полоскала под средней напористости струей непонятно откуда появившиеся яблоки на закуску). — Я думал, там движуха какая-нибудь будет происходить — ну там, краны всякие, люди, шпиль снимающие, и типа того. А там — тихо, как на кладбище. Вообще никого нет. Пусто.
Бинокль пошел по кругу — «да, да, это странно, вообще пи…дец как странно» — и в конце концов дошел до меня. Сквозь неправдоподобно мощные линзы в мои глаза бросилось все это нелепое нагромождение теней, анфилад, колонн и окон-гелеоматик. Впечатление сумбурного абсурда не улетучилось — оно осталось таким же, как при первом взгляде сквозь автобусное стекло. Я поднимал в сотни раз усиленный оптикой взгляд выше и выше — через сотни разрозненных, казалось бы, но вместе с тем странным образом слепленных воедино этажей-строений, этажей-ярусов и просто этажей — ив конце концов достиг крыши. Она походила на марсианский пейзаж: свежий нетронутый гудрон (гектары гудрона), подсвеченный все еще утренним солнцем цвета гнилого апельсина и приправленный полагающейся индустриальному кадру дымкой пром-смога.
