Алмора казалась идеальнейшим местом для медового месяца Тима и Нены. Но тем не менее все пошло наперекосяк. Между супругами росло непонятное напряжение. Мецнера, жившего в одной из гостевых комнат их домика, это побудило к более скорому (чем он планировал) отъезду обратно в Миллбрук. Самым печальным в распаде третьего брака Тима было то, что в Ламе Говинде и его жене Ли Готаме Тим обнаружил именно ту совершенную любовь, то взаимопроникновение сознаний, которое и было «ключом к личностному развитию». Он пытался как мог, но ему никак не удавалось наладить подобной связи с Неной. ЛСД, который был обычно для Лири сильным возбуждающим средством, только увеличивал стену между ними.
Брак развалился еще до окончания медового месяца. И им пришлось «медленно похромать назад в Миллбрук», — написал Лири в «Воспоминаниях».
Вернувшись, они обнаружили хаос. Касталия под управлением Альперта самоликвидировалась. Исчезла атмосфера серьезного и вдумчивого монашества. Большой дом превратился в вуль-гарнейший приют «всевозможных видов секса». Не зная, что его друг проводит медовый месяц в Индии, в одну из суббот в Миллбрук заехал Чарлз Слэк — и обнаружил, что дом полон «возбужденных и обнаженных» бездельников.
«Я пошел на кухню, надеясь отыскать Джека или Сьюзен, но вместо этого у раковины, в которой громоздилась гора (по плечо) грязной посуды, наткнулся на очаровательную светловолосую леди, которая напоминала телевизионный образ прекрасной шведки. Это была Бригита, баронесса Шлегругге, мать Нены».
Мецнер, вернувшийся на месяц раньше Тима, ощущал, что он попал в некое мрачное преддверие ада. На стенах появились умопомрачительные фрески, блестящие зеркала и гротескные изображения лиц. Кроме того, Мецнер обнаружил, что дом разделился на два враждующих лагеря. С одной стороны — мать Нены и ее родственники, которые стояли на том, чтобы держать дом в чистоте и порядке. С другой — приверженцы идеи «принимать ЛСД все дни напролет», объединившиеся вокруг Майкла Холлингсхе-да, щеголявшего теперь в шотландском килте и алой накидке (который, дурачась и паясничая, рассказывал всем о «теории относительности мозгов»), и обаятельного художника Эрни. Эрни был необычным человеком. После отъезда Тима он как бы заменил его на месте ведущего философа Миллбрука и проповедовал психоделический экстремизм, который называл «перманентным путешествием». «Перманентно путешествующие» брали майонезную банку с ЛСД и отправлялись в одну из спален. Дважды или трижды в день они опускали туда палец и облизывали его, получая эффект, равный двадцати или тридцати стандартным дозам. Мецнеру это казалось «позорной и бессмысленной тратой ЛСД».
Антагонизм между враждующими группировками был настолько силен, что у Мецнера не оставалось сомнений — конфликт неизбежен. И несмотря на то, что Дик и претендует на роль человека вне группировок, все-таки он больше покровительствует родичам Нены.
Дику, конечно, было сложно. С одной стороны, Альперт чувствовал, что его эксплуатируют. Ему казалось, что чем больше он работает над созданием атмосферы мира и порядка, тем больше выигрывает от этого бессердечный Тим. Старина Дик, вечная верная палочка-выручалочка Тима. Именно он обычно платил по счетам, собирал деньги за жилье и обхаживал кредиторов, чтобы они подождали еще пару недель. Он переживал и из-за того, что деньги всегда находились только в самый последний момент: он воспитывался в еврейской семье и с детства был твердо уверен, что долги необходимо отдавать. А Сьюзен и Джек? Альперт был для них и папой, и мамой, всегда следил, чтобы они были сыты, и пытался, в меру своих возможностей, сопереживать чудовищному взрослению подростков в странном доме, где дурачатся взрослые (каковым становился Миллбрук).
Однажды Альперт принял немного ЛСД и, отправившись полетать на «Сессне», вошел в штопор. Это был на удивление дурацкий поступок — переигровка той ночи в Чихуатанейо, когда он бродил в грохочущих волнах прибоя. Он мечтал вернуться к своей старой жизни профессора, который ездит в Кембридж на «мерседесе» и принимает даровитых студентов у себя в обставленной антикварными вещами роскошной квартире, в те дни, когда он крутился в бесконечной рутине лекций и собраний и легких мимолетных бесед с Дэйвом Макклелландом. Хотя иногда он и видел ясно цели и потенциалы Касталии в Миллбруке, случались и другие дни, когда он ощущал себя полностью потерянным и одиноким, оторванным от того, чем занимаются Тим и Ральф. Например, он абсолютно не видел смысла в переработке «Тибетской книги мертвых» в руководство по путешествиям в психоделическом мире. Да, имеются некоторые параллели, да, это принесет деньги. Но это же побочные эффекты, побочные цели. А им нужно сосредоточиться на том, чтобы сделать состояние кайфа постоянным!
После сотни путешествий в Иной Мир им овладела определенная депрессия. Альперт обнаружил теперь, что он играет в новую игру, которую условно можно назвать «Ты понимаешь?»
Люди постоянно заглядывают мне в глаза, словно хотят спросить: «Ты понимаешь?». Но конечно вслух это не произносится — только этот неуловимый взгляд. И я тоже отвечаю, гляжу им в глаза таким же взглядом. — «Аты понимаешь?» И все время мы занимаемся одним и тем же: «Ты?.. Аты? Аон? Ты понимаешь, что…» И возникает чувство близости со всеми окружающими, ощущение, что мы все всё знаем и понимаем, — но на самом деле никто и ничего сам не понимает.
Альперт хотел вырваться за пределы, разрушить последние преграды, стоящие между ним и просветлением, намного больше, чем Лири. Однажды он заперся вместе с еще несколькими любителями «перманентных путешествий» в каретном сарае с кегельбаном. Несколько недель они провели там, постоянно увеличивая дозировку, пока, наконец, не достигли тысячи микрограммов.
Но пределы не давались. Они постоянно возвращались в реальность. Ничего не изменилось, за исключением того, что у Альперта изчезло почти невротическое стремление держать все под контролем. Две недели под ЛСД излечили от кошмаров, преследовавших его с тех пор, как они увязли в головокружительных долгах. По приблизительным подсчетам Мецнера, Касталия съедала денег примерно в пять или шесть раз больше, чем приносила. Чтобы немного поправить финансовые дела, Альперт решил давать публичные лекции. Первый совместный успех ожидал их пятого апреля в здании театра «Вангуард», в Гринвич-Виллидж. Успех был совместным, потому что Холлингсхед опробовал там новое действо, окрещенное им «трансартом», трансцендентальным искусством, — смесь кинокадров, музыки и театра, которая настолько перегружала восприятие, что в результате возникал своего рода психоделический шок. Проказники бы чувствовали себя там как дома.
Публика делилась на две категории — пожилых людей из Верхнего Ист-Сайда и молодежи студенческого возраста, которые имели (по мнению репортера «Тайме») довольно смутное представление о том, что такое космическое сознание, «повторное проявление» и «окружение и обстановка». Однако значение кадров горы Рашмор и Будды, перемежаемых чем-то похожим на фильмы, которые показывают в колледже на занятиях по биологии, не ускользнуло от них. Они жадно поедали консервированную фасоль в томате, раздаваемую в антракте (некоторые представители старшего поколения, правда, опасались, что вдруг в этой консервированной фасоли содержится что-нибудь… ведь никогда не знаешь, чего ждать от этих наркоманов), и радостно махали воздушными шариками.
