Но сначала надо было решить один практический вопрос «Название для этих наркотиков — целая проблема», — писал он Осмонду. Их нельзя было назвать ни психомиметиками, ни галлюциногенами, ни любым другим из уже известных имен. Нужно было что-то полностью новое. Просмотрев словарь Лиддела и Скотта, Олдос почувствовал, что он нашел достойное имя: Phanerothyme, что означало «делать душу видимой». Он приложил к письму следующую эпиграмму:
Чтоб жизнь не промчалась мимо,
Прими чуть-чуть фанеротима
Однако Хамфри не очень понравился phanerothyme и он создал собственное слово, психоделики, и послал Олдосу в ответ другой стишок:
Открыть духовные Америки
Тебе помогут психоделики
Глава 7. ИНОЙ МИР
Эл Хаббард всегда придерживался мнения, что если предупреждать о своем приезде, то никогда в жизни никуда не доберешься. Он предпочитал просто неожиданно появляться на пороге. Однако он всегда был настолько обаятелен, что это не приносило ему неприятностей
Он неожиданно появлялся везде, где велись исследования ЛСД или мескалина. Хаббард был постоянно в пути — он посещал Ос-монда в Саскачеване, затем отправлялся в Лос-Анджелес, повидать Хаксли и Хеда, затем поперек континента — Нью-Йорк, Бостон, Бетесда, округ Колумбия. Затем — снова в Европу, проверить, как там продвигаются исследования. Потом обратно — и все по новой: изучая работу новых исследователей, проводя ЛСД-сессии для заинтересованных профессионалов, устраивая мозговой штурм по теме — как «вывести в мир» психоделическое движение. В обмен он получал сведения обо всех экспериментах, самые увлекательные сплетни и конечно же неистощимые поставки необходимых веществ, которые он тут же прятал в свою большую кожаную сумку.
Одним из любимых препаратов Эла был карбоген, смесь диоксида углерода и кислорода. Его можно было перевозить в маленьком портативном резервуаре. Врачи считали карбоген мощным абреактором: десять или пятнадцать вдохов и вы заново переживали детские травмы. И в зависимости от того, как хорошо вы справились с этим испытанием, Эллибо предлагал вам принять участие в ЛСД-сессии либо отказаться.
Он был из тех деловых людей, у которых нет времени на записи. Поэтому Хаббард не оставил никаких свидетельств о том, что происходило в мире в 1956 году, когда состоялся первый международный симпозиум по ЛСД. В целом его можно охарактеризовать как отход от исследований «лабораторного сумасшествия» и психомиметиков в пользу терапии, которая была, в конце концов, изначально первой рекомендацией «Сандоз»:
Для высвобождения вытесненного материала и создания психической релаксации, в частности при тревожных состояниях и неврозах навязчивых состояний.
Приписывать такую смену курса исключительно усилиям капитана Хаббарда было бы преувеличением; Эл скорее был помощником, без которого многого бы не произошло. Кроме того, он был ходячей энциклопедией; именно от Хаббарда многие исследователи впервые узнали главное правило приема ЛСД: состояние ЛСД во многом зависит от отношения к этому человека, пробующего наркотик, и от обстановки, в которой проходит опыт. То есть, если вы хотите свести человека с ума, достаточно будет, давая ему ЛСД, сказать, что это психомиметик. И все это, вдобавок, будет происходить в пастельных цветов больничной палате под присмотром мрачной сварливой медсестры. Но использование наркотика в более тонких целях требовало понимания того, насколько повышалась значимость окружения в психоделическом состоянии. Как влияла музыка: произведения Баха, например, казались настолько божественными, словно их написал Творец; в то время как другие — Берлиоз, скажем, — вызывали у вас сладкую истому; людям под ЛСД нравилось расслабленно исследовать окружающий мир, зарисовывая все и записывая, хотя результатом оказывались только небрежные каракули. Словно они на время вновь становились детьми. И еще — любое незначительное изменение настроения и поведения врача (раздражение, беспокойство, юмор) могло оказывать потрясающий эффект на пациента.
К 1956 году вопрос о том, «что же находится в подсознании», разделился на ряд более частных вопросов, поскольку врачи поняли, что «темная комната» подсознательного, подобно бабушкиным сундукам, хранящимся на чердаке, полна сокровищ. В одном сундуке — архетипы Юнга; в другом — любимые Фрейдом неврозы, которые можно проследить вплоть до момента, когда пациент, лежа в колыбели в возрасте одного года, наблюдал занимающихся любовью родителей. Теперь у терапевтов были гораздо более сильные инструменты. И одновременно вставали новые вопросы: почему, например, хотя ЛСД-сессии продолжались обычно три-четыре часа к ряду, они были нисколько не утомительными. Всякий раз, когда исследователи ЛСД собирались вместе, беседа быстро приобретала анекдотический характер. Одна удивительная история следовала за другой: «…и внезапно я родил сам себя. Фактически я ощущал, как плыву в амниотической жидкости, затем меня вынесло вниз по вагинальному каналу, и я подумал: «это случилось — я умер и теперь рождаюсь заново».
«Путеводная звезда» Калифорнии
Знакомство с ЛСД делало вас словно принадлежащим к элитному братству. «Когда происходили такие встречи, — вспоминал Оскар Дженигер, — выглядело это так, будто двое людей смотрят друг на друга через всю комнату и понимающе кивают… вроде говоря: «Добро пожаловать, брат, ты прикоснулся к Мистерии». Вот и все — больше ничего не требовалось. Только этот обмен понимающими взглядами».
Оскар Дженигер работал психиатром в Беверли-Хиллс. Он предпочитал научные исследования аналитической практике, хотя занимался и последней — чтобы оплатить часы досуга. Он также читал несколько курсов в местном университете. Именно там в 1954 году после лекции, посвященной краткому обзору адренохромных тезисов Осмонда и Смитиса, к нему подошел молодой человек по имени Перри Бивенс. Бивенс был профессиональным водолазом. Он работал на Айвэна Тора, продюсера «Морской Охоты», и у него была собственная декомпрессионная камера, которую он самолично сконструировал. Усовершенствуя камеру, Бивенс неожиданно открыл, что может входить в измененные состояния сознания, просто меняя состав газов.
Бивенс пригласил Дженигера попробовать. Хотя последний мог часами рассуждать о хрупкости того, что люди считают реальностью, но на деле оказался не готов к тому, насколько хрупко это в действительности. Стоило Бивенсу нажать несколько кнопок, и доктор начинал задыхаться от смеха или реветь от избытка энергии. Затем воздух выкачивался и наступал черед следующей комбинации газов.
После нескольких сеансов в камере Бивенс мимоходом упомянул, что он знает кое-что получше, — препарат под названием ЛСД.
Дженигер и Бивенс, вместе с женами, попробовали ЛСД в летнем доме Дженигера, на озере Эрроухед. Вскоре после приема наркотика жена Бивенса удалилась в спальню. Через несколько минут она вернулась в фиолетовом свитере, карминовых брюках в обтяжку, желтых балетных туфлях и длинном сиреневом шарфе. И затем, во всем этом, начала танцевать.
