Помимо наркотиков наши два героя обнаружили дома у Берроуза книги, не включенные в обычный учебный план колледжа. Они детально изучали Кафку, «Опиум» Кокто, Селина, Рембо, «Закат Европы» Шпенглера, в котором выдвигался привлекательный тезис о том, что духовный кризис Запада вошел в завершающую стадию. Кроме того, у Берроуза Гинсберг и Керуак познакомились с множеством маргинальных типов, в частности с наркоманом Гербертом Ханке, знаменитым тем, что помогал Альфреду Кинси
[65]
— первому, кто начал исследовать сексуальные пристрастия среди нью-йоркских криминальных кругов. И еще они начали заниматься психоанализом. Несколько раз в неделю, лежа на кушетке у Берроуза, они рассказывали ему о своих мечтах и фантазиях.
Керуак позже описывал год под опекой Берроуза как период «дурного, низменного упадка». Одному из его друзей это напомнило какой-то роман Достоевского: «я знаю, он (Берроуз) был человеком, способным на убийство. Это производило отталкивающее впечатление. В нем было слишком много жестокости. Керуаку это нравилось и Гинсбергу нравилось. Но меня это пугало».
Напиваясь, они начинали возбужденно говорить о «Новом Видении Мира». Но на самом деле это было старое видение в духе Фауста, Бодлера, Рембо и Ницше, приукрашенное послевоенной восприимчивостью. Одной из ключевых идей концепции «Нового Видения Мира» было «спонтанное действие», непосредственный поступок, обычно требующий сильной воли и нацеленный на то, чтобы освободиться от буржуазной морали. По крайней мере, именно так это описывалось у Андре Жида. Первое «спонтанное действие» совершил Люсьен. Среди экзотичных знакомых Карра был сгорающий от любви гомосексуалист Дэвид Каммерер, учитель физкультуры в одной из частных школ, где учился Карр. Он преследовал его, пытаясь добиться взаимности. Это продолжалось в течение нескольких лет и закончилось темной летней ночью 1944 года. Конец оказался неожиданным для Каммерера. Его тело, к которому были привязаны камни, выловили из Гудзона. Как и приличествует человеку, совершившему «спонтанное действие», Карр так и не смог объяснить друзьям, почему он так поступил. Последовав совету Берроуза, на суде он говорил, что защищался от гомосексуалиста, пытавшегося его изнасиловать. Это привело в восхищение нью-йоркские средства массовой информации, которые быстро объявили случившееся «убийством при защите чести».
Смерть Каммерера завершает первый акт в нашем героическом повествовании. Карр обвинялся в убийстве, а Берроуза и Керуака взяли под стражу как важных свидетелей. Берроуз благодаря семейным связям вышел из тюрьмы уже через несколько часов и уехал в Сент-Луис. Керуак же томился там почти неделю: у него не было и сотни долларов, а залог следовало внести в пять тысяч. В отчаянии он согласился жениться на своей девушке, и ее родители внесли залог. Но ценой свадьбы для Керуака стало то, что ему пришлось поселиться на родине невесты, в Гросс-Пойнт, штат Мичиган, где его ждала работа на фабрике по производству шарикоподшипников. Так что в начале октября при вынесении Карру приговора присутствовал один только Гинсберг. Люсьену дали двадцать лет в исправительной тюрьме «Эль-мира». В письме брату, описывая распад их маленькой группы, Гинсберг проводил параллели с предсказанным Шпенглером закатом западной цивилизации: в их неудачах был повинен «яд умирающей культуры».
К чести Керуака, он обладал достаточной самодисциплиной и, пережив «дурной, низменный упадок», не пропал в героиновом тумане, как Берроуз, и не увлекся бензедрином,
[66]
как жена Берроуза, Джоан. Фактически вся эта насыщенная событиями мелодрама, кульминацией которой стала смерть Каммерера, только укрепила в нем намерение стать большим писателем. Джек обычно сидел в уголке и писал что-нибудь, в то время как вокруг могли происходить абсолютно жуткие события. Хотя он сжег большинство своих ранних записей, когда он начал показывать свою прозу друзьям, те были поражены сверхъестественной памятью Джека. Словно ему стоило только покопаться в подсознании, как он мог извлечь оттуда нужные воспоминания, например, как Гинсберг однажды ночью напился и сказал нечто поразительно верное о Достоевском и истине. Керуак имел дар активизировать воспоминания и одновременно — как и положено художнику — писать очень самобытные произведения.
В конце сороковых годов Керуак написал роман «Городок и город», где описывал свою молодость в стиле Пруста и Вулфа. Главный герой — художник, искренний молодой человек ищет истину и красоту… и обнаруживает их среди нью-йоркских жуликов и выдумщиков. Харкорт Брэйс согласился издать «Городок и город» в 1949 году. Дебют выглядел многообещающим. Керуак стал открытием сезона, новым лицом на литературных вечерах. Он наконец превратился в литератора. Все другие роли, которые он когда-либо играл — крепкого парня, студента, вылетевшего из университета, моряка, безработного бездельника, заключенного, неверного мужа, — отступали перед лицом этого факта. По иронии судьбы через несколько дней после того, как в 1950 году «Городок и город» был опубликован, друг Керуака и прототип одного из героев книги, Герберт Ханке, попал в тюрьму по обвинению в уголовном преступлении.
«Городок и город» не стал бестселлером. Критика восприняла книгу неоднозначно, продавалась она средне. Но это не охладило творческий энтузиазм Керуака. Подкрепляя силы бензедрином и марихуаной, он быстро писал вторую книгу. Он печатал ее на длинном рулоне бумаги для телетайпа, которую позаимствовал в информационном агентстве. Книга называлась «В дороге». В ней шла речь об их втором учителе, «украшенном бакенбардами герое снежного Запада» — Ниле Кэссиди.
В книге Освальда Шпенглера «Закат Европы» индустриальное общество уничтожает само себя, и на земле остаются только «феллахины», как Шпенглер называл простых, но умных бедных людей, которые умудряются выжить в любых условиях. Нил Кэссиди был очень похож на такого «феллахина», по крайней мере гораздо больше, чем любой из знакомых Берроуза. Если процитировать прекрасное описание биографа Кэссиди, Уильяма Плам-мера, он был «худой, слегка помешанный гедонист, который бил футбольным мячом на семьдесят ярдов, подтягивался пятьдесят раз и мог мастурбировать по шесть раз ежедневно. Он искренне радовался жизни, и она ему нравилась, он был заинтригован ее необычностью. И поэтому со временем он становился все более чувствителен, чувствен и любвеобилен. Он тоже был «преступником» и «человеком дна», как Ханке, но был гораздо более весел и приятен в общении. По потенциальному развитию он не уступал Берроузу, но одновременно с этим вел себя естественно, обладал прекрасной интуицией и был полностью интеллектуально раскован, одним словом, он просто лучился энергией».
С ним не просто можно было свободно обмениваться мыслями о «Новом Видении Мира». Он действительно жил этим. Когда он не угонял автомобили — а позже он подсчитал, что в молодости в одиночку угнал в общей сложности около пяти сотен машин, — или не занимался сексом с девушками — а случалось, что он спал с придурочными горничными в отелях просто вместо завтрака, — он проводил время в денверской публичной библиотеке. Больше всего ему нравились Шопенгауэр и Пруст. И Кэс-сиди не просто рассказывал вам о своей жизни, как обычно делают люди. Его рассказы врывались в вашу жизнь, словно саксофонное соло Бёрда,
[67]
— веселые и ритмичные, полные грязной порнографии и непристойностей. Однако за этим скрывалась такая глубокая философия, что его слушатели, как только они оставляли попытки сопротивляться его манере, понимали — этот парень не просто рассказывает байки, он передает мудрость. Кэссиди был одаренным человеком. И его разум был столь же мощным и неукротимым, как автомобили, которые он так любил угонять.
