Опасаясь, что мексиканское правосудие может интерпретировать эту трагедию совсем в другом свете, Берроуз, внеся залог, улетел в Танжер. Там он поселился в мужском борделе, хозяином которого был знаменитый марокканский гангстер. На следующий год, в 1953-м, он отправился в Южную Америку, исследовать психотропные свойства шаманской виноградной лозы «айахуаска», из которой приготовляли вызывающий галлюцинации напиток «яхе». «С помощью «яхе» можно путешествовать сквозь пространство и время, — писал Гинсберг, — кажется, что комната начинает трястись и вибрировать. Кровь и плоть множества народов — негров, полинезийцев, монголов, степных кочевников, ближневосточных народов, индейцев и других, еще неоткрытых или еще не возникших, странным образом проходят сквозь тело… Это дикая смесь, как будто перед тобой разом предстают все человеческие возможности».
Берроуз надеялся с помощью «яхе» освободиться от последних социальных условностей. В письме к Гинсбергу он говорил об этом как о «последнем путешествии». И действительно, он приехал из Южной Америки другим человеком. Берроуз возвращался в Танжер через Нью-Йорк. Гинсберга поразил его внешний вид и неожиданная открытость. «Он вызывал сочувствие и производил впечатление человека, постоянно мучимого страданиями», — писал он Кэссиди. По возвращении в Танжер Берроуз начал писать короткие наброски. Часто он рвал их и разбрасывал по полу. Но в конце концов грязные и оборванные листки были собраны и изданы под названием «Нагой ланч».
[71]
Приезд Берроуза стал для Аллена Гинсберга своего рода катализатором. Через две недели после того, как Билл уехал к себе в Танжер, Гинсберг бросил работу специалиста по маркетингу и отправился в Сан-Франциско, намереваясь «начать жить заново». Несколько недель он пытался вести бродячую жизнь. Но затем вновь дали знать о себе старые страхи, и он опять устроился работать в маркетинговую фирму. Он поселился на Ноб-Хилл, завел девушку (очередная попытка стать гетеросексуальным) и каждое утро, при костюме и галстуке, ехал в троллейбусе на работу в деловую часть города. Он пытался жить, как все, и быть достойным своей альма-матер, Колумбийского университета (так объяснял он своему психоаналитику), так почему же ему так скучно и он несчастен?
Однажды психоаналитик спросил его, чем же он на самом деле хотел бы заниматься в жизни. «Доктор, — ответил Аллен, — я не думаю, что вам это покажется нормальным и понятным, но я бы с радостью вообще больше никогда не работал, бросил бы все и больше никогда не занимался тем, чем занимаюсь сейчас. Я бы ничего не делал, просто предавался бы стихосложению. В свободное время гулял бы, ходил в музеи и заглядывал к друзьям. Жил бы с кем-нибудь, может быть, даже с мужчиной, и изучал бы таким образом человеческие отношения. И развивал бы свое восприятие, развивал в себе способности к видениям. Мне хотелось бы просто заниматься литературой и жить в городе жизнью отшельника».
«А почему бы вам так и не сделать?» — спросил психоаналитик. И в конце разговора, как добросовестный специалист, он, подытоживая, посоветовал ему: «Теперь идите и занимайтесь, чем хотите, любыми безумствами, если для счастья вам необходимо именно это». Для Гинсберга же это оказалось просто божественным откровением. Он бросил маркетинг, нашел любовника, Питера Орловски, и начал серьезно заниматься «видениями».
Видения у Гинсберга начались в 1948 году, когда он еще жил в крошечной комнатушке в Гарлеме. Он писал стихи, читал Уильяма Блейка и чувствовал себя очень грустно и одиноко, потому что совсем недавно получил письмо от Кэссиди. И вот однажды, когда он лежал и мастурбировал, чувствуя себя при этом очень жалким и несчастным, комната вдруг наполнилась звучным голосом — голосом Блейка, который читал стихотворение, прочтенное только что самим Гинсбергом: «Ах, подсолнечник»:
Ах, Подсолнух, прикованный взглядом
К Светилу на все времена!
Как манит блистающим Садом
Блаженная присно страна!
[72]
Вдобавок ко всему Гинсберга внезапно накрыло ощущением понимания — не просто пониманием настоящего значения стихотворения, а осознанием жизни вообще. Выглянув в окно, он словно заглянул в глубины вселенной:
Внезапно я понял, что это… был именно тот момент, ради которого я появился на свет. Это было посвящение. Или видение. Или осознание того, что я — наедине с собой и наедине с Творцом. И я словно был сыном Творца — я понял, как он любит меня.
Гинсберг ощутил именно то, что канадский психолог Ричард Бёк, путешествовавший в свое время по Северной Америке, коллекционируя свидетельства о подобных прозрениях, называл космическим сознанием.
Под впечатлением от своего видения Гинсберг перебрался на пожарную лестницу и легонько постучал в приоткрытое окно следующей квартиры, где жили две девушки. «Я видел Бога!» — крикнул он. Окно мгновенно захлопнулось, и Гинсберг остался стоять с бешено колотящимся сердцем на пожарной лестнице, под сенью древних небес.
Ощущение связи с космическим сознанием у Гинсберга никогда полностью не исчезало. Фактически это озарение стало рубежом, когда «Новое Видение Мира» стало трансформироваться в то, что Гинсберг называл «смягчением сердец». Не нужно было быть гением, чтобы понять: игры в хипстеров и крутых психопатов не доводили ни до чего хорошего — смерть Каммерера, заключение Ханке и дурацкий несчастный случай, унесшей жизнь Джоан Берроуз тому примеры. «Все прежние представления о том, что нужно быть умным парнем с крепкими нервами и побеждать мир, играя по его правилам, потеряли всякую ценность, — объяснял Гинсберг позже репортеру. — Холодность, сдержанность любого рода противостоит теплоте и открытости или душевной широте и способности к состраданию, описанной, например, у Достоевского в образах Алёши, Мышкина, Дмитрия. Именно этим путем и следуем мы с Керуаком».
Хотя в данном случае Гинсберг использовал литературную аналогию, в реальной жизни битники находили образы и примеры сострадания в восточных религиях — особенно в буддизме и дзен-буддизме. В концепции бодхисатвы, странствующего Будды, они нашли рациональное объяснение для художественного подхода как пребывания на уровне вселенской безмятежности, откуда можно наблюдать за безумием мира и возвращаться обратно, привнося частичку света в туман отчаяния.
Увлечение битников дзеном имело множество последствий, но в основном негативных. Изучавшие религии Востока были быстры на необоснованные выводы и неправильные истолкования. Даже Алан Уоттс, занимавший особое место как руководитель Академии изучения востока в Сан-Франциско, был вынужден осудить «фальшивых хипстеров», бросающихся терминами дзена и жаргонизмами джазменов, чтобы оправдать бегство от общества. Уоттс считал, что дзен было бы «лучше использовать только в качестве терапии». Но он симпатизировал идее битников организовать на Западе собственную духовную школу, «садхану» (буквально с санскрита переводится как «путь»). «Садхана» предназначалась для того, чтобы, используя различные восточные методики, достичь более высоких уровней сознания, просветления и мистических переживаний.
