По тюрьме прокатился слух, что в изоляторе творят странные штучки, благодаря которым можно откосить от работы. В одно из посещений к Лири подошли двое из самых крутых уголовников и сообщили, что они присоединяются к его проекту. Другие заключенные были испуганы. Эти двое парней стояли у самой верхушки тюремной иерархии, так что Тима предупредили — отказать этим двоим будет очень опасно, но и включать их в проект значило полностью нарушить уже сложившийся духовный настрой в группе. Тим выслушал их опасения и затем заявил, что прежде, чем парни смогут войти в их группу, они должны будут принять дозу псилоцибина. Когда возможные последствия этого дошли до испуганных заключенных, они заулыбались, а затем расхохотались.
Если вы можете себе представить, что будет, если Хамфри Богарта из «Грязнолицых ангелов» поместить в «Алису в стране чудес», то можете вообразить примерно, что творилось в тюрьме. Один из новичков испытал приступ паранойи и решил, глядя на Гюнтера Вайла ненавидящими глазами, что все это не иначе как хитрые происки полиции, которая таким способом пытается заставить его признаться во всех предыдущих преступлениях. Гюнтер Вайл почувствовал себя под этим взглядом неуютно. Ему стало бы еще неуютней, если бы он знал тогда, что заключенный про себя просчитывает варианты, каким способом можно подстроить несчастный случай, жертвой которого окажется этот гнилой мозгляк из Гарварда, который смог его обдурить. Однако умело подобранная обстановка и окружение сделали свое дело. Паранойя прошла, узник забыл о мести, а также о том, что принадлежит к бостонскому клану ирландской мафии. Он начал думать о всеобщей любви, о том, что все люди суть одно, и что на самом-то деле между ним и этим гарвардским парнем нет никаких различий.
Первые результаты работы в тюрьме были настолько обнадеживающими, что Лири полетел в Вашингтон, чтобы обсудить возможность применения псилоцибина для психотерапевтической работы в местах заключения.
Однако тюремные исследования выявили еще один характерный результат приема псилоцибина. Да, заключенные менялись, менялось и их поведение, все правильно. Однако эти изменения не вписывались в научные рамки, а скорее заставляли ученых чувствовать себя неловко, поскольку большая часть тех, кто принимал псилоцибин, так или иначе, но обращалась к религии. Это, конечно, касалось не только заключенных. Если уж закоренелые преступники могли обратиться к Богу, представьте себе, что творилось с обычными участниками программы изучения псилоцибина. Бэррон, понимая, что запредельный опыт заводит их в такие пространства, где агностические взгляды вряд ли помогут, закупил в Калифорнии целую библиотеку мистических текстов. «Думаю, начинать можно с Уильяма Джеймса», — советовал он. А за Джеймсом последовали Сведенборг, Джордж Фокс, Уильям Блейк, французский сюрреалист Рене Домаль, даосы, буддисты, суфии и тантрическая психология, основанная на «Бардо Тодоль».
Ранее, до приема псилоцибина, никому из них не приходило в голову читать подобные книжки. Однако теперь они обратились к богатой литературной традиции, которая включала в себя то, что Хаксли именовал «вечной философией». Создавалось впечатление, что мистические тексты были как раз теми пособиями, которые, в отличие от научных, могли дать какое-то объяснение тому, что с ними происходило.
То, чем они занимались, как решил Лири, можно назвать прикладным мистицизмом. Во всяком случае именно это было основной сутью его выступления на конгрессе по прикладной психологии, состоявшемся в августе 1961 года в Копенгагене. «Наиболее эффективный способ покончить с социальными ролями, столь характерными для западного образа жизни, — это использовать наркотики, — заявил он. — Сатори можно достичь с помощью наркотика. За три часа при правильной постановке дела вы сможете полностью прочистить кору головного мозга».
Глава 13. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ГАРВАРДЕ
На заседаниях в Копенгагене присутствовал, кроме Лири и Альперта, их коллега, Герб Келман, психолог-клиницист, специализирующийся по социальной психологии, который в предыдущем году находился в творческом отпуске в Норвегии. С Альпер-том он был знаком несколько лет, с Лири — несколько месяцев. Келман всегда считал их обаятельными людьми и хорошими специалистами. Потому он был крайне удивлен тем, в каком странном стиле проходило заседание семинара «Новые направления». Сначала со сцены Лири благодарил Бэрро-на за то, что тот привез ему священный гриб, потом Альперт за что-то благодарил Лири, и вообще все заседание напоминало скорее собрание секты евангелистов, чем научный симпозиум. Один из изумленных слушателей сказал Келману, что, по его мнению, Лири ведет себя так, будто несколько тронулся умом.
На этом симпозиуме Келман внезапно осознал, на что намекали ему в письмах друзья, когда писали, что на Дивинити-авеню, 5, творится нечто странное. Но даже то, что он видел на симпозиуме, не подготовило Келмана к тому, что он застал, вернувшись в Кембридж: никто не только не осуждал Лири и Альперта, а скорее, напротив, они пользовались огромным влиянием. Лири вел себя так, будто стоял во главе нового направления психологии второй половины двадцатого века. Это могло бы показаться смешным, однако не один Лири, но и все остальные участники псилоцибинового проекта выглядели очень самоуверенными. В проекте участвовал не только цвет гарвардской аспирантуры, но и преподаватели с факультета, такие, как Альперт и Кан. И в довершение всего Лири и Альперт вели групповое обучение по введению в клиническую психологию — наиболее важный предмет, который изучают в Гарварде те, кто готовится к врачебной работе. На этих занятиях они подробно обсуждали новые идеи и заявляли во всеуслышание, что старые методы никуда не годятся: будущее принадлежит новым изменяющим поведение наркотикам — таким, например, как псилоцибин.
Конечно, существовала возможность, что Лири действительно открыл что-то серьезное. Нельзя забывать, что современники смеялись над Фрейдом, который потом вошел в историю. Но это не является правилом. Не все люди, проповедующие новые идеи, гениальны, как Фрейд. Большинство из них — шарлатаны и дилетанты, и чем больше Келман размышлял на эту тему, тем больше склонялся к мнению, что Тим, несмотря на весь свой ум и обаяние, относится именно к последним. И действительно, по мере знакомства с программой изучения псилоцибина, Келман все более укреплялся в убеждении, что это всего лишь хитроумное прикрытие пристрастия к наркотикам.
И нельзя сказать, что он был одинок в этом мнении. С самого первого дня работы Тиму приходилось прилагать много усилий, чтобы убедить коллег, что все эти свечи, курильницы, индийские раги, звучащие на стерео, и мягкие коврики на полу — лишь необходимая обстановка, антураж, требуемый Ее величеством Наукой. Обычно он в ответ на вопросы читал небольшую лекцию о значении обстановки и окружения, и на первое время этого было достаточно. Но к осени 1961 года оказалось уже невозможным скрывать двойную цель программы. «Я начинаю понимать, — сообщил Макклелланд репортеру какого-то журнала, — что испытуемых там мало, а исследователей много, из чего следует, что исследователи потребляют больше наркотиков, чем все остальные». Прежний оптимизм Макклелланда относительно программы изучения псилоцибина постепенно затухал — на смену ему пришла тревога.
