– Не до твоих раненых было, – отмахнулся Швыдко. – Пока вы по деревне плутали, тут такая мясорубка шла.
– Мне в санчасть сообщить? – двигая скулами, выкрикнул Сенченко. – Я ведь просил!
– Ладно, сейчас сам свяжусь.
– Ну что, «Тигров» не встретили? – спросил Пантелеев, протягивая папиросы.
– Без них мороки хватило, – прикуривая, ответил Чистяков. – Пушек понатыкали. Их проще было пехотой уничтожить, а у нас всего взвод десанта. Меньше половины осталось, да сколько еще умерли, пока помощь ждали. Комбату недосуг было о своих раненых позаботиться.
Швыдко проглотил подковырку молча, бросив короткий злой взгляд на младшего лейтенанта. В другой ситуации, может, и отматерил бы, поставив по стойке «смирно». Но не та обстановка. Чистяков со своим экипажем вчера два дота снес с дальнобойными орудиями. По существу спас остатки батальона. Кроме того, говнюк, заместителем у Пантелеева числится, будто кого поопытнее найти нельзя.
– «Тигров» или «Пантер» не встретили, – рассказывал Саня. – Но фрицы свой Т-4 хорошо укрепили. Лобовую броню усилили, плиты по бортам. Его теперь орудием «тридцатьчетверки» трудновато взять. Уделали мы один Т-4, я глянул – серьезная вещь, лобовая броня миллиметров семьдесят. И еще эти «штуги», клопы чертовы! Низкие, не сразу разглядишь, а пушки сильные.
– Я про них вам еще в училище говорил, – напомнил Пантелеев. – По сравнению с танком вроде и вида никакого, а бьют крепко.
– Крепко, – согласился Чистяков. – «Тридцатьчетверке» в пушечную подушку врезали, наводчик в санбате и орудие перекосило. Но мы две штуки сожгли вместе с Петей Сенченко. А Т-3 закопанный раздавили, в землю вплющили.
– А почему не стреляли?
Саня объяснил ситуацию.
– Рискуешь, – покрутил головой Пантелеев.
– Другого выхода не оставалось.
– Ищи выход. На какой хрен нам гаубицы поставили? Вчера два дота развалил, а сегодня как обычный танк действовал. У нас в полку уже две машины накрылись.
– Я видел. Гриша Волынов живой?
– Живой.
– А с самоходкой что случилось?
– Из «гадюки» кумулятивный заряд всадили. Трое погибли. Не надо им было приближаться. А на тех холмах впереди и доты и танки вкопанные. Пара штук, судя по всему, «Тигры».
– Чего нас так торопили? – спросил младший лейтенант. – Раненых двадцать с лишним человек оставили, танк поврежденный вместе с экипажем. Опять наступаем?
Подошел Лученок и, козырнув, объявил:
– Масло течет, и тяги повредило. Надо бы ремонтников вызвать, сварка срочно нужна.
– Нечего было танки таранить.
– Не протаранили бы, снаряд в лоб словили.
Машины рассредоточили в наиболее густых лесных участках. Батарея самоходок по-прежнему находилась рядом с батальоном Швыдко. Приказали вырыть капониры два метра глубиной и замаскировать сосновыми ветками.
Лученок вместе с ремонтниками приводили в порядок самоходку. Судя по всему, наступления сегодня не предвиделось. Встретились с Гришей Волыновым, чья батарея располагалась неподалеку. Гриша рассказал, как сгорела самоходка.
– По-дурацки все получилось. Ты хоть вчера не зря рисковал, два дота разбил. А тут поперли на траншею, хлопок звонкий такой, и машина задымила. Двое выскочили, третий по плечи из люка высунулся, и тут как шарахнет! Боекомплект сдетонировал. Крышу, словно жестянку, разорвало и боковую стенку сорвало. А тот парень кусками вверх летел. Верхняя половина, которая высунулась, а ноги и все остальное, отдельно. В полусотне шагов от меня, своими глазами видел.
Сане показалось, что его земляк, Гриша Волынов, нервничает так же, как вчера Павел Рогожкин. Но снаряд в метре от Пашки наводчика насквозь пробил, и машина чудом не сгорела. А Волынов разнервничался зря. Сколько танков вчера и сегодня сгорело и взорвалось! И убитые пехотинцы десятками лежат. Если так реагировать, надолго тебя не хватит.
– Война, куда денешься… – отозвался Саня.
Как-то надо было отреагировать на рассказ. Возможно, успокоить земляка. Но Чистяков столько насмотрелся в бою за Терёшку, что рассказ Гриши его мало тронул. И танкисты в деревне горели вместе со своими машинами. И семнадцатилетний парнишка-десантник с оторванной ступней умер в агонии, плача от жалости к себе. А чего Волынова утешать, он пока живой и даже не ранен.
– Я думал, наши «зверобои» вообще никакой снаряд не берет. А тут хлопнула пушчонка, ее в окопе не видно, и амбец «зверобою». Как же мы тогда ихние «Тигры» и «Пантеры» одолеем?
– Знаешь, Гришка, – разозлился Саня. – Чего ты стонешь? Ну сожгли самоходку – мы все не вечные. Но если так распускаться, хоть живым в гроб ложись.
– Страшно было, – выдавил Волынов.
– Мы сегодня немецкую «штугу» в клочья разнесли. Потом танк Т-3 раздавили. В лепешку, хоть он успел пальнуть, да только опоздал.
– Значит, ты герой, а я трус?
– Какой же трус? – смутился Саня. – Воевал, как все, не убегал. А бояться – я тоже боялся. Выпить хочешь? У меня спирт есть.
Хлебнули по очереди из фляжки, запили водой, свернули цигарки.
– Тебя, Санька, за вчерашние доты к ордену представили, – сообщил Гриша.
– Откуда знаешь?
– Наш командир батареи с вашим разговаривал. Хвалили тебя и механика твоего.
Сане стало приятно, и он предложил выпить еще. В это время прибежал радист Денисов и позвал ужинать.
– Все собрались, тебя ждут.
Батарея собралась в полном составе. Пантелеев, которого приглашали посидеть в компании других комбатов, предпочел остаться с экипажем. Все три машины оставались в строю, но уже понесли первые потери. Погиб наводчик в экипаже Паши Рогожкина, радист был отправлен в госпиталь с тяжелыми ожогами.
Сам Рогожкин был явно подавлен. То начинал улыбаться и шутить, то погружался в молчание, не слыша окружающих. Все его понимали – человек побывал на краю смерти. Пройди траектория снаряда чуть правее, и подкалиберное жало насквозь прожгло бы Пашу.
Настрой в экипаже зависит прежде всего от командира. Остальные ребята поневоле глядели на него и ходили смурные. Новый наводчик, старший сержант Дудник, мужик с характером, смотрел на Рогожкина с плохо скрытой неприязнью.
Роман Дудник, родом из-под Минска, потерял часть родни, ничего не знал о судьбе отца, матери, младших братьев и сестер. Догадываясь, что происходит в Белоруссии, он ненавидел немцев, не принимая никаких фраз об интернационализме и братьях по классу. Его раздражали даже антифашисты, которые иногда выступали по радио на переднем крае.
– Все они одного поля ягоды! Давить без жалости. Целые села в Белоруссии жгут, детей не щадят.
Дудник воевал полтора года, имел медаль «За отвагу». Новым назначением был доволен.
