Так закончился для нас подземный период существования. Наш 144-й батальон морской пехоты входил в город со стороны Станички, я присоединился к ним, и мне и начарту подполковнику Долгинскому довелось быть первыми офицерами штаба бригады, вошедшими в Новороссийск вместе с морпехами.
По дороге тут и там валялись трупы убитых немцев, около 22-й школы, где шли особо упорные уличные бои, у полуразбитого забора из камня лежало несколько наших убитых ребят, погибших в бою за школу. Дальше увидели — наш убитый молодой морячок, повиснув наполовину на школьной ограде, не выпускал из своих, уже давно холодных рук ручной пулемет и как бы еще все продолжал стрелять.
Все проходившие мимо этого живого монумента солдаты и офицеры снимали с голов фуражки, бескозырки, пилотки и кланялись погибшему герою. Затем тело моряка бережно сняли с ограды, буквально оторвав руки от пулемета, и похоронили его прямо во дворе школы, под салют из пистолетов и автоматов…
В городе наша бригада почти не задержалась, батальоны продолжали выполнять поставленную задачу, в тот же день был взят Гайдук. Люди отвыкли от того, что можно днем ходить в полный рост, что не надо ждать кораблей с Большой земли.
Через несколько дней бригаде приказали прибыть в Геленджик, но речь не шла об отдыхе, нас стали сразу готовить к выполнению новой боевой задачи, к высадке на песчаную косу у озера Соленое, это в районе Благовещенской.
— Десант на косу Бугаз?
— Да. 23 сентября 1943 года, темной ночью перед посадкой на корабли на пирсе нас провожал адмирал флота Николай Герасимович Кузнецов. Все офицеры штаба, в том числе и я, были представлены адмиралу. Посадка на корабли прошла с задержкой.
Море штормило, но мы вышли из порта. Вскоре нас возвратили, так как шторм усиливался. На вторую ночь выход в море был повторен, я находился на катере-охотнике вместе с начальником штаба бригады майором Василием Николаевичем Михайлиным, с нами было еще несколько офицеров. Несмотря на небольшой шторм, наша эскадра шла дружно, но неожиданно нас завернули на анапский рейд.
Во время захода в бухту на мине подорвался мотобот, на котором находился медсанвзвод 305-го батальона нашей бригады и его командир, военврач 3 ранга Валентина Новосельцева. Никто не спасся… На рейде мы простояли до ночи 25 сентября, и когда море стало успокаиваться — вся флотилия вышла в море, на переходе нас пытались атаковать быстроходные катера противника, так что до места высадки мы добирались с огоньком, часть людей укрылась от пуль в машинном отсеке, часть за рубкой. При подходе берег усиленно освещался прожекторами и обстреливался из пушек и минометов, поэтому, как только командир катера выбрал место высадки, я, как и все, прыгнул в воду и почувствовал дно под ногами. Песчаный берег, который при ослепительном освещении прожекторов и благодаря сильнейшему отсечному огню, казался адом. Ноги в мокрой обуви и одежда быстро покрылись песком.
Песок был везде: во рту, в глазах, в носу и ушах. Когда световой луч прожектора на мгновение задерживался на тебе, хотелось провалиться под землю, зарыться в нее поглубже — это ощущение трудно передать. Короткими перебежками каждый стремился отбежать подальше от уреза воды. Ориентируясь на ведущийся по нам огонь, а главное, на место, откуда светили прожектора, я понял, где находится противник.
У меня был автомат «ППШ», пистолет «Парабеллум», в санитарной сумке через плечо запасной диск и перевязочный материал. В темноте я и мои спутники заметили, как напротив нас появилась группа людей, которая короткими перебежками двигалась прямо на нас. Мы уже приготовились открыть огонь, как при свете разрыва я узнал в одном из атакующих своего хорошего товарища, заместителя командира бригадной разведроты. Он мне рассказал, где высажены основные силы бригады, а мы, оказывается, находимся возле мыса Железный Рог, видно, командир катера перепутал ориентиры и высадил нас далеко от предназначенного места высадки. Добрались до своих.
От командира бригады Козлова я узнал, что ночью, во время высадки, наш медвзвод из медсанроты напоролся на минное поле, погибли врач Пестряков и санинструктор. Тяжело ранен хирург Макаревич и еще несколько медиков. Развернуть работы медроты мы не могли. Медицинскую помощь оказывали на месте не в полном объеме, на импровизированном медпункте, в сарайчике у самого уреза воды (в мирное время в нем рыбаки хранили свои сети). Раненых скопилось уже человек двадцать. Рано утром налетела авиация, началась сильнейшая бомбежка. На узкой косе, длиной всего около 800 метров, находилось свыше полутора тысяч человек, укрыться совершенно негде…
Но самым большим бедствием для раненых было отсутствие питьевой воды, как в поговорке, крутом вода, а напиться нечем. Многие, в том числе и я, от безвыходности пробовали пить морскую воду, но она вызывала только еще большую жажду.
Противник продолжал обстрел десанта и число раненых увеличивалось с каждым часом. У нас кончился запас перевязочного материала, иммобилизационных средств и медикаментов, на исходе был запас сухарей и консервов. После того как из строя выбыл Макаревич и погиб Пестряков, оперировать раненых, кроме меня, было некому, и я трое суток подряд не отходил от операционного стола. Сейчас вспоминаю эти дни и сам поражаюсь, как смог такое выдержать. На нашу удачу по немцам был нанесен удар с тыла, и они вынуждены были отступить. Бригада продвинулась вперед и соединилась с нашими другими частями. Всех раненых эвакуировали в Благовещенскую. Бригадные разведчики доложили начальнику штаба бригады майору Михайлину, что дорога на Тамань очищена от противника и город уже наш. Михайлин предложил мне ехать с ним в Тамань. Сели в «Виллис» и, как говорится, на радостях устремились к Тамани, еще по дороге нам какой-то офицер объяснил, как туда лучше проехать. Въехали в город со стороны порта и остолбенели: в тридцати метрах от нас на стоящие катера, торопясь, грузились… немцы. Они сразу нас заметили и тоже были ошеломлены внезапным появлением русских. Первым опомнился от шока наш водитель, который быстро развернул юркий «Виллис» и на большой скорости устремился в близлежащую улицу, и когда мы уже скрылись за первыми домами, нам вдогонку раздались автоматные очереди. Через несколько часов немцев в Тамани уже не было. Мы частично развернули медсанроту для приема раненых, и, здесь во время обстрела из дальнобойных орудий погиб еще один наш врач, командир БМП 16-го батальона Гуменюк…
Так за считаные дни мы потеряли четверых врачей. Командиром операционно-перевязочного взвода медсанроты, после ранения Макаревича, был назначен опытный хирург, бывший ассистент кафедры хирургии Ростовского мединститута майор медслужбы Василий Максимович Гориенко. В прошлом он был боксером и даже каким-то чемпионом, был физически очень крепок и мог сутками, если этого требовала обстановка, не отходить от операционного стола.
Вскоре одна усиленная рота бригады была высажена на песчаную косу Тузла в Керченском проливе, но основные силы бригады остались в Тамани, где подразделения приводили себя в порядок и принимали пополнение. Я съездил в медотдел армии и попросил дать мне врачей, фельдшеров и санинструкторов, взамен тех, кого мы потеряли в сентябрьских боях. Проводились тренировки с личным составом по посадке на суда и высадке с кораблей, по эвакуации раненых с поля боя на импровизированных средствах. В один из дней с проверкой в бригаду внезапно приехали начальник Военно-санитарного управления фронта генерал Завалишин и главный хирург фронта профессор Сельцовский, с которым у меня произошел спор. Сельцовскому не понравилось, что во время высадки мы рассредотачиваем наших хирургов, а также операционные и перевязочные наборы, по разным судам и батальонам, вместо того чтобы держать все медицинские силы и средства в кулаке. Я возразил и объяснил, что горький опыт, полученный при десантировании на косу Бугаз у Витязевского лимана, и случай на анапском рейде диктуют нам другой подход к тактическому маневрированию силами и средствами в зависимости от боевой обстановки. Вступая в спор с Сельцовским, я не предполагал, что в эту минуту в его лице я заимел злостного «доброжелателя».
