В конце 1943 года мы полетели в Тбилиси получать новые самолеты. До Москвы летели на четырехмоторном бомбардировщике ТБ-3. Нас загрузили в самолет человек 20 и полетели на бреющем. Где-то в Калининской области на одном из двигателей произошел обрыв шатуна, он загорелся. Мы тогда, конечно, все сидели без парашютов, летели бреющим полетом. Рядом в плоскости находятся баки с несколькими тоннами топлива. Как-то страшновато стало. Среди нас был мой однополчанин, инженер. Он знал, что когда ТБ-3 бьются, то шансов выжить больше у тех, кто находится в хвосте. Он рванул в хвост. Смотрим, самолет снижается, начал по земле вначале царапать, а потом покатился. А поперек поля, на которое мы садились, канава. Сначала наш четырехмоторный ТБ-3 встал на нос, а потом попутным ветром его положило на спину. Мы внутри хорошенько покувыркались. Толстой доской, которой был прикрыт бомболюк, мне попало по ноге. Нос был смят, и стрелка со штурманом пришлось выпиливать из кабины. Самое интересное, что пострадал только один человек, тот самый мой однополчанин, который убежал в хвост! Он описал огромную дугу вместе с хвостом и ударился так, что его пришлось отправить в госпиталь. Однако чудо не в этом, а в том, что, когда самолет на нос встал, горящий мотор сорвало с моторамы, он въехал в бак с бензином и погас. Было это девятого октября 1943 года, и температура была девять градусов мороза. Такие вот две девятки.
Так вот, в канавку, где мы приземлились, сразу ручей бензина потек. А во время войны бензин же был дефицитом из дефицитов. И тут сразу колхозники приехали и начали черпать этот бензин. Там, оказывается, недалеко была деревня и поле. Мы могли бы сесть благополучно, если бы самолет дотянул. Интересный момент, что, когда мы пришли в деревню, бабушки говорят: «Родненькие, как же это получается? Когда вы летите, самолетик какой маленький, а вас там сколько было!»
Кое-как, но мы все же добрались до Тбилиси. В Тбилиси был авиационный завод, где делали самолет ЛаГГ-3. Машина тяжелая, с плохой маневренностью. Правда, одно преимущество было у ЛаГГа — мало горючего расходовал. Сделан он был весь из дерева. Это, конечно, большой плюс был, когда мы потеряли практически все алюминиевые заводы.
Получили мы хорошие модернизированные ЛаГГ-3, маневренные, скоростные. Долетели на них до Вологды. До дома оставался один перелет, когда пришел приказ направить 6 человек в город Иваново для получения новых самолетов Ла-5, и я уехал на переучивание.
Ла-5 — отличнейший самолет, но летом в кабине было очень жарко и душно, тем более что летали с закрытым фонарем кабины, только на посадке его открывали, чтобы землю лучше видеть. Бывало, что подошвы кирзовых сапог ломались от долгого соприкосновения с высокой температурой.
— Вы летали на машинах с двигателями воздушного охлаждения и водяного. Какой из них лучше?
— Двигатели воздушного охлаждения более устойчивы к боевым повреждениям. Ла-5 на семи цилиндрах домой, бывало, приводили.
— Говорят, что завести двигатель Ла-5 помогал техник, было такое?
— Нет. Нужна была помощь техника, только чтобы подключить сжатый воздух. А так открываешь вентиль, сжатый воздух начинает вращать винт, включаешь зажигание, и мотор заработал.
Бывало, что, когда Ла-5 заруливал, техник ложился на крыло и показывал, куда вести, лоб закрывал. При перебазировании с аэродрома на аэродром техников сажали в фюзеляж.
— В воздухе не было такого, что путали «фокке-вульф» с Ла-5?
— Нет. У летчиков все-таки глаз был наметанный.
— Бомбы на Ла-5 подвешивали?
— Да, 100 килограммов. Я несколько вылетов сделал на бомбежку немецких аэродромов.
В начале 1944 года уже в составе 415-го иап я перелетел на фронт. Летом я провел свой первый воздушный бой, оказавшийся успешным. Нас подняли на перехват финских самолетов «Кертисс-36» на высоту 7000 метров. На таких высотах мы обычно не летали — не было кислородного оборудования. Для организма все-таки было тяжело. Я на развороте даже потерял сознание. Финны нас увидели, и сразу вниз, а мы за ними. Один финн увязался за моим ведущим, командиром звена Юзефом Гавриленко, и меня не видел. А я оказался за ним. Никаких особых маневров не пришлось делать, и с первой очереди мне удалось его сбить. Это выдающийся случай. Редко кто сбивает в первом бою.
Вскоре я стал старшим летчиком, ведущим, а Сергей Ефремов был моим ведомым. Мы летали на разведку, штурмовку. Потом Сергей уже сам стал ведущим. И вот тогда произошла уже упомянутая мной история, когда меня один раз зениткой сбило. Сергей Ефремов с Мишей Родионовым полетели на разведку и на перегоне прихватили железнодорожный состав с горючим в цистернах. Они его проштурмовали и зажгли. Получился пожар, если не на всю Финляндию, то на половину. Полыхало здорово! Мне дали команду с моим напарником Васей Беловым полететь и найти что-то похожее. Мы полетели, но на перегонах ничего не нашли. Вышли на станцию Свирь. Я смотрю, эшелона четыре стоят. Говорю Васе: «Будем штурмовать!»
Сделали первый заход, постреляли, зенитного огня не было, да и под нашим огнем ничего не загорелось. Я Васе, мол, давай еще один заход сделаем. И только я свалил во второй раз машину в пикирование, раздался звук как удар бича. Это где-то у меня над головой, в 15—30 сантиметрах, полетел снаряд. Конечно, тысячу раз по мне стреляли, но я только дважды слышал, что у меня где-то над кабиной полетел снаряд. Я не успел испугаться, как в следующий момент почувствовал впереди глухой удар, и самолет затрясло со страшной силой. Было это километрах в сорока за линией фронта. Мотор стал сдавать. Высота была метров 800—1000. Я со снижением потянул к линии фронта. Перетянул Свирь, и, когда мотор совсем сдох, я пристроил машину на пузо на какую-то поляну. Оказалось, мне снарядом отрубило лопасть винта. Поэтому самолет стало трясти со страшной силой. Кроме того, осколками пробило маслорадиатор, и масло вытекло. Я вылез, помахал Васе Белову, который меня сопровождал, он улетел. Через некоторое время вижу четверку наших истребителей. Они покрутились — видимо, искали меня, но не нашли. Думаю, куда мне идти? В той стороне, где должны быть наши, идет стрельба из минометов, пулеметы строчат. Я решил, что до своих не дотянул, сел на финской территории, на их плацдарме на левом берегу реки.
Первая надежда на спасение у меня появилась, только когда я нашел окурок цигарки, скрученной из газеты на русском языке, валявшийся в траве. Значит, свои рядом! Потом вижу, едет группа всадников, я спрятался в кустики. Они в накидках, в капюшонах, не знаю, кто это — наши или финны. Когда поближе подъехали, слышу родную речь, с родными дополнениями. Тут я смело вышел, решил, что я у своих. Как оказалось потом, впереди был полигон, на котором обучались войска.
Привели меня к генералу. И вот, такая картинка: площадочка, обсаженная срубленными молодыми елочками, в окружении этих елочек стоит стол, на столе стоит самовар, за столом сидит генерал и из блюдечка гоняет чай. Я говорю: «Товарищ генерал, меня сбили. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы выставили охрану у самолета». Приказал он выставить охрану. Правда, как выяснилось потом, охранник оказался ненадежным, и из самолета стащили радиостанцию. Мой техник, который был в нескольких десятках километров от линии фронта, чуть не пошел под трибунал, потому что исчезновение радиосредства в районе линии фронта — это ЧП.
