— Не орден, а медаль «За отвагу». У меня восемьдесят семь боевых вылетов. И у меня орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и медаль «За боевые заслуги». Орден приурочили к сбитому истребителю.
— В Вашем полку, кроме Ермилова, Герои были?
— В нашей дивизии был один только Герой Ермилов. Вот хороший мужик был. Душа был нашего полка и эскадрильи.
А заслуженных летчиков, у которых орденов Боевого Красного Знамени один, два, три (больше трех ни у кого не было), очень много было, почти все летчики.
— У Вас не было ощущения, что Ил-2 был недостаточно защищен?
— Вы что! Его немцы боялись как огня.
— Но Вы сидите по пояс открытый, только снизу-сзади бронедверка закрывает — и все.
— Никакой дверки не было. И на полу, под ногами плита была — и все. Ну, а с боков не было ни фига. (Дверка была, а на полу бронеплиты не было. — О.Р.)
— А фонарь снимали, который над Вами был?
— Зимой летали с фонарем, а летом мы летали открытые.
— Это не воспрещалось?
— Нет… То стекло запотеет, или дождь, или еще что-нибудь… А тут — чистое пространство.
— А как подтверждались результаты ударов по земле? Как подтверждали, что действительно сожгли столько-то танков?
— Земля подтверждает: вот такая-то эскадрилья уничтожила два, три танка. Или уничтожила дзот, или батарею, уничтожила взвод пехоты или еще что-нибудь. Это только разведка и пехота подтверждала результаты…
— А по заявкам наземных войск часто приходилось работать?
— Нет. Мы получаем задание от своего командования, по карте.
— А удары по своим были?
— У нас не было. Но такое могло быть. Говорили, что были… Как говорится, доводили до нашего сведения.
— Кроме передовой, Вы по каким еще целям работали?
— Мы по морским целям один раз только работали. Когда мы выходили на косу, бомбить территорию, а попали в корабли.
— На аэродромы ходили?
— Нет, нет, нет.
— А где Вы закончили войну?
— Земландский полуостров. Он как входит таким уступом, тут море, а сюда проходит коса длинная, ширина около двух километров.
— А ранений у стрелков в полку много было?
— Были… У меня была контузия. Однажды, когда мы начали бомбить, над нашим самолетом взорвался зенитный снаряд, антенна самолета сломалась, и мне дала по голове. И я без памяти свалился в кабину. Признали, что я контужен, и один или два дня мне дали отдохнуть.
— Вы всегда летали с одним и тем же командиром?
— Да. С одним и тем же. Но если я заболел, тогда командиру дают другого стрелка.
— А если командир заболел?
— Тогда экипаж не летает.
— А сбивать Вас не сбивали?
— Нет.
— Вынужденные посадки у Вас были?
— Нет. Ну, разве только когда носом клюнули… Мы взлетали на бомбежку Кенигсберга, тогда мы стояли в Топиалу. У нас было четыреста килограммов бомб — вся боевая нагрузка и полностью заправленный бензином самолет. И вот мы стали взлетать, уже вот-вот кончается полоса, мотор заглох. Летчик как тормознул, и машина на нос… Если бы перевернулись, не знаю, что бы было…
— Повреждения привозили?
— Вот только когда антенна оторвалась…
— У Вас восемьдесят семь боевых вылетов, Вы летали с одним и тем же командиром. Вы войну закончили на том же самом самолете, на котором начали, или сменили самолет?
— На одном и том же. И двигатель на нем не менялся. Вот такие машины делали… Правда, на некоторых других самолетах меняли. Забарахлит, и меняли.
Ну да, мы когда кончили, а эскадрилья эта не расформировалась и дивизия не расформировалась до 1950 года. Я все время был в той же самой дивизии…
— Как Вы войну закончили?
— Полетели на боевое задание, и вдруг сообщают по радио: «Экипажам вернуться обратно, война закончилась!»
Когда сказали «конец войне», мы как нажали на гашетки… Ой-ой-ой! Стрельба такая была…
Развернулись и приземлились…
— Гуляли сильно после этого?
— Мы отметили по порядку, от мелкого и выше: эскадрильей отметили, полком отметили, дивизией. Командир дивизии всех собрал, поздравил, всем по сто, и все такое. Мы успокоились — живы, здоровы. Это запомнилось на всю жизнь.
— Вроде известный факт, что сразу после войны аварийность у летчиков, которые прошли войну, резко повысилась?
— Гибли? У нас в полку, если мне память не изменяет, был только один случай. Полетели на учебное задание, а мотор отказал… А они почему-то не выпрыгнули с парашютами. Вот и все — один случай.
А вот аварийные посадки у молодых летчиков были часто.
— А Ил-10 к вам в полк когда пришел?
— Это было где-то под конец 1945 года.
— Летчики и стрелки, которые летали на Ил-2, говорили, что Ил-2 гораздо более удобная машина, чем Ил-10. Было такое?
— Я не знаю, мы с командиром об этом не говорили. Скорость у него больше, высота у него больше и дальность полета больше.
— Вам, как стрелку, какая кабина была удобнее?
— Ил-10. Там расположение удобнее было. Практически закрытая кабина. И турель крутилась кругом.
— А прицел у Вас какой был?
— Обыкновенный. Со стеклышком таким…
— На Ил-10 у стрелка были пушки Б-20 двадцатимиллиметровые или 12,7-мм УБ?
— У меня был последнего образца. Двадцать мм…
— Не срывало с кронштейнов при стрельбе?
— Нет. По наземным целям стреляли, тренировались… Мне понравился Ил-10. И командиры, и наши летчики были довольны машиной…
— Для Вашей семьи каковы были последствия войны?
— Все пережили.
— Когда Вы уволились?
— В 1950 году. Срок службы окончился. Предложили остаться на сверхсрочную. Но у меня дома семья, мать. И я вернулся сюда, в Гатчину…
— Ваши первые впечатления, когда Вы вернулись в Гатчину?
— Разрушений много было, а значит, и работы было много. Быстро восстанавливали.
Я в последнее время в армии был помощником командира части по быту. Строил дома. Хотя по профессии был мастер слесарей-инструментальщиков. Потом старшим производственным мастером цеха. Командир Самарин Николай Андреевич меня вызвал: «Володя, — говорит, — зайди-ка. Будешь моим помощником».
