На что тот, самодовольно ухмыльнувшись, процедил сквозь зубы в мой адрес:
— Ты сам напросился, «пиджак»!
В следующее мгновение он опрокинулся на спину, со всего размаху грохнувшись о каменный пол своей огромной тушей. В зале на несколько секунд повисла тишина, потом раздались недоуменные возгласы: уверен — большинство зрителей так и не поняли, что случилось. А произошло следующее: резко присев с упором на пол, я, словно гигантский волчок, крутанулся на левой ноге, одновременно выбросив вперед правую. Это была так называемая «золотая подсечка» — прием, особо тщательно отрабатываемый на тренировках по джиу-джитсу. Мощным ударом по голени я в буквальном смысле «подрубил» противника, сбив его с ног.
Несмотря на то что «бедняга Фриц» достаточно сильно приложился затылком, он воинственно зарычал и попытался встать, опершись правой рукой о каменный пол, но не сумел сохранить равновесие и беспомощно сел. Изрыгая проклятия, он тем не менее окончательно не утратил свой боевой пыл и снова потянулся к кобуре — на этот раз его бы не остановил ни старший фельдфебель, ни даже фельдмаршал. Глядя на его полубезумные от ярости, налитые кровью глаза, я отчетливо понял: добром нам не разойтись. У меня в руке оказался мой «парабеллум»; еще секунда — и я бы начал стрелять на поражение. Однако судьбе было угодно распорядиться по-иному — до стрельбы дело не дошло. Раздвигая автоматами зашумевшую толпу (увидев в моей руке пистолет, одна дамочка даже истошно завизжала), в помещение ворвались жандармы, на груди солдат поверх шинелей висели на цепочках нашейные бляхи военной полиции (на солдатском жаргоне — «собачьи ошейники»).
Следом за ними в центр зала вышел высокий гауптман; позади семенил и что-то нашептывал ему на ухо испуганный метрдотель. Наверняка он и вызвал наряд.
— Предъявите документы! — властно обратился ко мне капитан.
Бегло взглянув на офицерское удостоверение, он его вернул, затем скомандовал сидящему на полу ефрейтору:
— Встать!
Тот безуспешно попытался в очередной раз подняться, но шок от удара головой еще не прошел, и бедолагу снова повело — он в очередной раз уселся на пол.
— Нажрался, пьяная свинья! — закричал гауптман. — На офицера кинулся! Увести мерзавца!
Последняя фраза относилась уже к подчиненным — схватив танкиста под руки, двое жандармов бесцеремонно потащили того к выходу.
Что касается его однополчан, они лишь глухо зароптали — спорить с фельдполицией открыто никто не решился…
Глава 7. Разговор с Никитским
1 января 1945 года, г. Лиепая
Яковлев А.Н., агент Крот
— Не имел чести лично наблюдать ваши кульбиты, но швейцар наш в восторге, — иронично заметил Никитский, когда мы вышли из ресторана. — Между прочим, этот пройдоха успел поставить на вас десять марок!
— И что же?
— Выиграл пятьдесят!
Было около часа ночи. Старика наконец-то подменили, и я напросился к нему в гости. Мы шли уже знакомой мне дорогой, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух, и беседовали о каких-то пустяках. Никитский жаловался, что со всеми этими праздниками — сначала Рождеством (немцы и латыши отмечали его в декабре), потом Новым годом — приходилось дежурить в гардеробе больше обычного. «Все бы ничего, да ноги стали сильно уставать. Не мальчик уже…» — дважды повторил он на протяжении короткого пути до дома.
Вскоре мы сидели в его убогой комнатушке, где ничего не изменилось со времени моего прошлого визита. Даже на стол хозяин выставил миску все той же квашеной капусты да еще четвертушку серого хлеба.
— Вы уж не обессудьте: чем богаты, тем и рады, — произнес он словно в оправдание. — Питаюсь в основном на работе, при кухне. Этим и живу.
— Ничего, Валерий Николаевич! Что-нибудь придумаем — Новый год как-никак!
Я подошел к вешалке у двери и достал из карманов пальто пару банок консервов, которые захватил с собой с плавбазы. Бутылку местной водки я купил в ресторане — так что стол у нас намечался вполне приличный.
Пока я открывал консервы и резал хлеб, Никитский со сноровкой старого солдата настругал лучинки и растопил печку.
Когда мы сели и разлили по сто граммов, он на правах старшего по возрасту провозгласил:
— За Новый, 1945 год! — потом тише добавил: — За то, чтобы наступивший год стал годом окончания войны. За победу!
Когда выпили, я спросил:
— Маленькое уточнение: за чью победу?
Старик посмотрел мне прямо в глаза и твердо ответил:
— За победу России!
Не могу сказать, что его ответ меня сильно удивил или обескуражил — нечто подобное я и ожидал. Однако мне стало не по себе. С теперешней сталинской Россией мне было не по пути — так, по крайней мере до сих пор, я продолжал убежденно думать…
— Жена у меня погибла, — сказал я тихо, подавив внутреннее раздражение. — Предлагаю помянуть.
Мы выпили по второй, и я рассказал ему короткую и грустную историю своей любви и женитьбы. Никитский молча выслушал, а потом задумчиво произнес:
— Пусть земля будет пухом и твоей Еве, и моей Саре… Как бы там ни было, Александр Николаевич, спасибо тебе.
— За что спасибо?
— Ты знаешь. Моя Сара теперь спит спокойно. Она отомщена.
«Вот именно, отомщена! Но ведь я тоже пытался мстить — за отца, за дядю, за веру, за поруганную большевиками Россию! — подумал я с ожесточением. — Так почему же оказался, как та старуха, у «разбитого корыта»? Почему в моей мятущейся душе полнейший разлад?!»
Где-то за стенкой раздавались приглушенные расстоянием звуки одинокого аккордеона, но в большинстве квартир даже в эту праздничную новогоднюю ночь стояла гнетущая тишина. Помолчали и мы. Первым нарушил молчание старик:
— Помните, Александр Николаевич, ту вашу ночную исповедь в этой же комнате, неделю назад?
— Конечно. А почему вы спрашиваете?
— Потому, что долго размышлял над ней. Помнится, ваш главный мотив — это борьба с большевиками, этакими «исчадиями ада», против которых все средства хороши! Включая предательство Родины и переход на сторону врага!
Последняя фраза резанула мне слух, и я не выдержал, хотел остановить Никитского:
— Я бы попросил не разбрасываться подобными обвинениями!..
— Нет уж! — неожиданно твердо оборвал меня старик. — Извольте выслушать!
«Черт с тобой, говори! — подумал я с внезапным безразличием. — В конце концов, я сам хотел разговора «по душам».
Никитский между тем с заметным волнением в голосе продолжал:
— В декабре шестнадцатого года, будучи фронтовым офицером, я допрашивал большевистского агитатора из солдат моего полка. Тогда таких было немало, и в конечном счете они добились своего — развалили русскую армию и привели к нашему поражению в той войне с немцами.
