— Какую мелодию? — удивился он, заморгали его пышные ресницы.
— Ну, ты этой ночью ее пел, — подбадривая, она вглядывалась в его глаза, — такая песенка, с задором.
— Разве я ночью играл? — еще больше удивился Мальчик.
— А на чем я мог играть?… У меня не будет больше скрипки?
— Как не будет?! — попыталась улыбнуться бабушка.
— У тебя есть одна из лучших скрипок в мире. Роза, — просящим был ее тон, — забери у Баги скрипку.
— А если, — испуг на ее лице, — если и эту?
— Ну, как Бог даст, — выдавила бабушка улыбку.
— И не томиться же инструменту под землей. В скрипке тоже душа, и мне кажется, в руках Мальчика она оживает, как никогда ранее поет.
Ежедневно по утрам Роза несколько раз ходит на Сунжу за водой. Скрыто от всех, иной раз носит воду и в подвал, Баге. Каждый раз, когда спускается туда, сердце ее замирает от страха. В подвале мрак, сырость, липнут паутины к лицу, и едкая вонь застоялой воды, пыли, крыс. Она никогда дальше ступенек не заходит. Прямо под лестницей в емкость сливает воду. Если Бага недалече, а подвалы, как он утверждает, город под землей, то он окликнет ее, перекинутся фразами, бывает, и поговорят. На сей раз, как и накануне, когда она прятала здесь скрипку, вроде никого. Засунула она руку под вонючий лестничный пролет: страшно, будто голодная пасть крокодила, а полезла дальше, шарит рукой полувековую пыль, куда и крысы боятся полезть; чуть ли не вскрикнув от ужаса, уже обтекая потом, она почти с головой залезла в этот смрад — ничего нет: она уже отчаялась, как услышала сверху легкий шорох, оцепенела в этой позе, и стало бы ей еще хуже, если бы не знакомый молодой голос:
— Йиша
[17]
, ты что там пыль выметаешь?
Грозно сопя, с прилипшими к вспотевшему лицу волосами, страшная от горя, Роза моментально вскочила, и будучи, хотя бы на вид, выше и толще Баги, она резко схватила его за руки, яростно тряхнула:
— Скрипка где?
— Какая скрипка? Ха-ха-ха! — сквозь черную густую щетину белоснежный оскал.
— Лучше скажи, куда вновь твои зубы подевались?
— Ба-га! Хоть ты не мучь!
— Я что? Я не мучаю, наоборот, для тебя подходящего жениха подыскиваю. Вот, всю ночь, как волк, по городу бродил: стоящего тебя пока не нашел.
— Бага! — злобой блеснули ее глаза, и чуть ли не крича, — Скрипка Мальчика!
— Не шуми, — резким движением высвободился от ее притязаний и уже строго:
— Тоже мне запрятала скрипку! Прямо у входа. Здесь в любой момент облавы жди, — последние слова донеслись уже из темноте.
Вернулся он не с автоматом, а бережно неся футляр, и увидев, как облегченно расплылось лицо Розы, игривым тоном:
— На этой скрипке Мальчик будет играть на твоей свадьбе, а я буду танцевать лезгинку.
Она бесцеремонно выхватила его ношу, недовольно оглядев, быстро двинулась вверх и уже на выходе из подвала, полуобернувшись:
— Бага, сколько раз я прошу тебя: не шути со мной. Мал еще. И к тому же знай, как-никак, а нехан цjартjехъ ю со
[18]
.
— Кто же этот счастливчик? — с усмешкой.
Теперь уже без гнева она погрозила ему пальцем:
— Не ждал бы Мальчик — уши бы тебе оборвала.
Она второпях поднималась в подъезде, когда догнал ее Бага:
— Роза, что вчера здесь произошло, я примерно знаю. И вроде ты кого-то узнала.
Она остановилась, обернулась. И надо бы все рассказать, да как не верти, а Гута, хоть и дрянь, но еще якобы муж, к тому же сосед, и она обо всем этом всю ночь думала, как надумала, так и ответила:
— Сама разберусь, — хотела было тронуться, да не удержалась, — А тебя ведь здесь не было, — как все узнал?
— Хе, — на лице Баги то ли бесшабашная ухмылка, то ли несходящий звериный оскал. — Это мой участок, и я обо всем должен знать, за все должен ответить.
— Юн ты еще, чтобы «все знать» и «за все отвечать»! — строго сказала Роза, и уже было тронулась, как Бага с силой схватил ее руку:
— Роза, назови имя, ведь за твою челюсть кто-то должен ответить?
— Моя-то челюсть не раз бита, и это я стерплю, а вот ты еще молод, свои красивые зубы побереги, в жизни пригодятся.
— Йиша, ты это знаешь — моя жизнь уже не жизнь: по тропе смерти хожу, и этого, как божьего благословления жду. А вот Мальчика, пока живой, в обиду не дам! Мехкан мехха ву иза!
[19]
А ты кого-то прикрываешь.
— Я сказала, сама разберусь, — грубо отрезала она.
Как ни испорчено настроение, а жить все равно надо. И первым делом Роза хотела доставить в больницу бабушку: вчера был приступ — тревожный симптом.
— Не-не, — категорично отвергла это Анастасия Тихоновна.
— Мне уже лучше… Нам с Мальчиком надо заниматься.
— Да, — поддержал ее Мальчик, — там будут больно колоть. А тут музыка, — он гладил инструмент, словно влюблен, — она ее, и нас всех излечит. Правильно, бабушка?
— Конечно, правильно, мой золотой! — она его обняла, поцеловала, и на ушко шепотом: — А ну, постарайся вспомнить ту ночную мелодию.
Поняв, что музыкантов уже не переубедить, Роза поспешила на работу, пообещав к обеду вернуться с врачами. Когда она на машине «скорой» возвратилась домой — ничего не узнать. Кругом строительная техника, и уже разгрузили стройматериал. Но никто не работает, во дворе концерт. Из козел соорудили сцену, на ней Мальчик, уже вспотел от игры. А слушателей — не сосчитать: сотня строителей, военные с блок-поста и не только, просто прохожие и проезжающие.
Сразу, в первых рядах Роза увидела Анастасию Тихоновну, с трудом протиснулась к ней…
— Какие врачи? — шепча, отмахнулась бабушка. — Строители объявили, что здесь вскоре все восстановят, и в первую очередь «Детский мир»: наш Мальчик так обрадовался, что вспомнил ту мелодию. Уже трижды по памяти ее исполнил, просто шедевр! А теперь концерт по просьбе трудящихся.
Розе не до концерта. Отпустила она «скорую», а сама направилась на окраину города, в свой родной район. Все как прежде, руины уже бурьяном заросли. И в городе почти что все улицы разбиты, а их улица — свежий асфальт, правда, лишь до дома Гуты Туаева. Вот где жизнь кипит, цветет, действительно восстанавливается. Много вооруженных людей, еще больше строителей; на ее зов появился младший брат Гуты, вроде ее деверь. Сам он вооружен, в шаге — два охранника, даже в собственном дворе боится.
