* * *
Тридцатое октября не принесло существенных изменений. Казалось, после захвата Волоколамска у немцев нет сил на развитие успеха, и они лишь наносили короткие удары небольшими группами пехоты, словно испытывая противника. 316-я стрелковая дивизия снова начала выстраивать оборону, разбитую после падения города. Прикрываемые соседней 53-й кавалерийской дивизией, из окружения пробились 1077-й стрелковый и сводный курсантский полк. В десяти километрах к востоку от Волоколамска выстраивался новый оборонительный рубеж.
В ночь с 29-го на 30-е на станцию Чисмена прибыл наконец мотострелковый батальон 4-й танковой бригады. Впрочем, после долгого марша мотострелки были практически небоеспособны, и комбриг оставил их в резерве. Танки — основная сила бригады — по-прежнему стояли в засадах на дорогах к востоку от Волоколамска
[20]
. Двенадцать «тридцатьчетверок» перекрывали пятнадцать километров, остальные машины, в том числе и тяжелые КВ, Катуков сосредоточил в лесах к северу и юго-западу от станции. Как и неделю назад под Кубинкой, он не знал, откуда последует удар, поэтому приходилось учитывать все возможные направления. Хуже всего было медленное, но неуклонное падение температуры. Зима вступала в свои права, земля подмерзала, грунтовые дороги, просеки, еще вчера реки грязи скоро станут вполне проходимыми. Бои под Мценском показали, что русская осень для немцев — не препятствие, и у комбрига не было оснований полагать, что холода помешают им сильнее. Катуков мог рассчитывать только на силу своего оружия, мужество людей и собственный опыт военачальника.
Штаб бригады постоянно обрабатывал опыт прошедших боев. Вечером тридцать первого октября комбриг, вернувшийся с осмотра позиций, столкнулся в сенях с Кульвинским. Начальник штаба и командир вышли на крыльцо и пару минут молча курили. Потом подполковник резко потушил окурок и повернулся к Катукову. Комбриг внимательно слушал своего начштаба, понимая, что Кульвинскому нужно высказаться. Подполковник говорил о тех, трехнедельной давности, боях под Орлом, которые принесли известность бригаде и награды выжившим. Они не придумали ничего нового, танковые засады, которыми все так гордились, описаны еще в довоенных наставлениях. Вся заслуга командования 4-й танковой в том, что эти приемы были применены на практике. Подумать только, они всего лишь сделали то, что положено, и такой результат! Да, немцы совершали ошибки, но, если честно, бригада их наворотила не меньше. И комбриг, и начальник штаба учились всему этому до войны, должны были учиться, так же, как командиры батальонов. Так почему же сейчас они словно открывают все заново: рыть окопы полного профиля, оборудовать ложные позиции, маневрировать, а не сидеть и ждать, пока противник сам выйдет на тебя…
Катуков, кивая, слушал своего начштаба и думал: все, что говорит подполковник, можно выразить одним предложением. К войне надо относиться серьезно. Смешно, правда? Как можно несерьезно относиться к тому, что может убить в любой момент? Но по-другому ведь не скажешь. Замаскировать свою позицию. Оборудовать запасную. Да черт с ним, просто выбрать место так, чтобы с него можно было вести огонь!
[21]
Комбриг только что вернулся из расположения мотострелкового батальона и до сих пор не мог унять бешенство. Он чуть не расстрелял несколько человек, спасибо Бойко — вовремя остановил. Одна из рот вырыла окопы в низине, и когда в ячейках собралась вода, люди просто пошли спать под стога, сметанные неподалеку. Шоссе — важнейшее направление — не контролировалось совершенно. Роты занимали позиции сами по себе, лениво копали ямки вместо нормальных окопов и, не доведя работу до конца, бросали все и шли полкилометра в тыл за обедом. Половины командиров просто не было на месте. Комбриг не понимал этого — немцы могут ударить в любой момент, и батальону придется принимать бой. Как можно воевать в таких окопах? Как можно воевать, если люди шатаются по позициям туда-сюда и, завидев командира, пытаются улизнуть, словно нашкодившие мальчишки? Фронт подошел к Москве, а бойцы и командиры ведут себя, словно на маневрах, да что там, на прогулке! Катуков сам вытащил комбата из теплой избы и пообещал, что, если к вечеру тот не наладит все как полагается, командование бригады не обойдется без Особого отдела. Комбрига передернуло, когда он вспомнил, как мялся человек, которому не сегодня завтра вести в бой батальон, как бубнил, что у мотострелков нет инструментов. Полковник только рот раскрыл от такой то ли наглости, то ли тупости, после чего, еле сдерживаясь, объяснил: рядом с позициями батальона находится несколько деревень, и для того чтобы добыть пилы, топоры и лопаты, достаточно пройти по домам, если не дадут добром — реквизировать под расписку.
Худо-бедно, но, кажется, он заставил комбата относиться к войне серьезно, хотя, конечно, грозить расстрелом — это не дело. Впрочем, Бойко рассвирепел еще сильнее и просто снял комиссара мотострелков, поставив вместо него одного из ротных политруков. Но все эти крутые меры вряд ли поменяют что-то в головах сотен бойцов и командиров, а значит, батальон нельзя считать надежной боевой единицей. Впрочем, других у него не было. Вряд ли командарм-16 вот так, по первому требованию, выложит полковнику Катукову шестьсот человек сплошных героев, дисциплинированных и ответственных. Сомнительно, что даже сам товарищ Федоренко
[22]
на это способен. Придется воевать с теми, кто есть. Кажется, последнюю мысль он произнес вслух, потому что Кульвинский, начавший было развивать какой-то сложный тезис о важности процесса тактического обучения командиров, запнулся и посмотрел на комбрига красными от постоянного недосыпания глазами. Потом подполковник извинился и пошел в избу — работать. Катуков шагнул вслед, пошатнулся в дверях, задев плечом косяк, и подумал, что, наверное, надо поспать хотя бы три часа, иначе к утру он просто свалится.
* * *
Танки вползли в лес, и экипажи бросились отцеплять волочившиеся за машинами связки веток и стволов молодых березок — перед тем, как съехать с шоссе, комвзвода приказал сбросить за корму заранее заготовленные фашины. Дорога была разбита гусеницами и колесами в грязь, но выдавать расположение ударной группы Петров не собирался. Приказав маскировать «тридцатьчетверки», комвзвода отправился искать Гусева.
Танк капитана, заботливо укрытый брезентом, занимал позицию на холме. Отсюда, с опушки, КВ капитана и старшего лейтенанта Заскалько контролировали почти километр Волоколамского шоссе. Комбриг держал тяжелые танки под рукой, в своем личном резерве, поскольку считал, что раскидывать тяжелые машины по батальонам 316-й дивизии — это верный способ их потерять. Сорокашеститонные мастодонты едва доползли до Чисмены, и Катуков отдавал себе отчет в том, что ресурс моторов и подвески не беспределен. КВ прошли почти пятьсот километров по дорогам, превратившимся в реки грязи, прошли на честном слове, мате и кровавом поте водителей, потерявших в этих чудовищных маршах килограммов по пять живого веса. Полковник бесконечно уважал генерала Панфилова, но он знал, как пехота относится к танкам. Хотя машины, отправленные в засады, вроде бы по-прежнему подчинялись комбригу, Катуков понимал: каждый командир полка или батальона считает, что «коробка», отправленная для поддержки, переходит в его собственность. Так пусть уж отдуваются «тридцатьчетверки» — они все-таки полегче. БТ и броневики комбриг тоже оставил под рукой, но уже по другой причине — бои под Мценском подтвердили, что век легких танков прошел. Высокие, длинные, не многим меньше «тридцатьчетверок», они вспыхивали, как факелы, и танкисты горько шутили: на «бэтэхе» броня — только от дождика.
