Муж умолк, и я подумала, что он засыпает, но ему было не до сна.
– Но кто убил Ирада? – продолжил он. – Вот смотри, это не кто-то из нашего дома, верно я говорю?
– Верно, – согласилась я, радуясь тому, что Всевышний вразумил моего мужа в отношении сыновей наших.
– И не Хоар, ибо если бы она хотела убить мужа, то скорей бы подстроила смерть в доме. У жены много возможностей убить мужа так, чтобы никто не видел. Зачем ей рисковать, делая это в поле, где ее могут увидеть?
– И это верно, – согласилась я. – Хоар – блудница, но не убийца. Нет в ней жестокости, необходимой для убийства, как нет ее в наших сыновьях!
– Кто же тогда? – задумался муж мой. – Тот работник, что поселился у Хоар сразу же после убийства Ирада? Или кто-то еще? Но кто? Я хотел последить за ней ночью, и ты видишь, что из этого получилось… И как мог Ирад повернуться спиной к кому-то чужому? Как мог подпустить кого-то и не обернуться?
При этих словах мужа. В голове моей случилось нечто вроде щекотки, как будто какая-то мысль просилась на волю, а я ее не выпускала. Но тогда я просто почесала темя и скоро заснула. Заботы заботами, думы думами, но за день я устаю так, что засыпаю быстро. «Когда ты отдыхаешь, матушка?» – удивляются мои невестки. «Когда сплю и не могу ничего делать, тогда я и отдыхаю, – отвечаю им я. – Еще не хватало, чтобы средь бела дня сидела я сложа руки или ложилась бы отдыхать, как ложится Ноама, жена старосты Сеха, а кто-то из слуг стоит рядом и машет на нее опахалом. Но то – Ноама, она лентяйка из лентяек, не способная даже одеться без чьей-то помощи. А я не из таких, если я сяду днем отдыхать, то непременно умру от разрыва сердца!». Невестки у меня славные, я ими довольна. «Господи! – прошу я во время каждой молитвы. – Ты наградил меня дважды, так награди же и в третий раз, если я это заслужила!» Эх, только прежде, чем просить о награде, надо убедить сына в том, что ему пора жениться. Слышала я недавно от него, что подумывает он о женитьбе, ибо после потопа жениться ему будет не на ком, но не те это слова, которые я бы хотела слышать! Мужчина должен сказать так: «Настало время мне взять жену, чтобы жить с нею в любви и согласии и продолжать род человеческий, дабы не оскудел он». Вот тогда можно считать, что созрел он для женитьбы. Кто знает, может, Хам и созрел, просто сказал об этом иначе… Хам он такой – не поймешь, когда он шутит, и не поймешь, когда он не шутит. Это свойство в нем не от вредности, а от веселости характера, он шутник и весельчак, мой Хам, а не злокозненный человек. Его лукавство светлое – устроит шутку, чтобы повеселить всех, а не только себя. Помню, как однажды, еще будучи ребенком, он тайком сварил из зерна клей (у кого только научился, ведь я ему того не показывала!) и приклеил ночью постолы Сима к потолку. Сим проснулся – и понять не может, как его обувка оказалась там, где ей быть не положено. Он позвал всех нас, и мы смотрели и удивлялись до тех пор, пока муж мой не поднял на свои плечи Сима, а тот не отодрал постолы свои от потолка и не увидел, что они были смазаны клеем… Тогда уж поняли, чья это проделка, ведь Иафет тогда был младенцем и лежал в колыбели, а сам Сим не стал бы подшучивать над собой. А как умеет рисовать мой Хам! Если он возьмет в руки уголек и нарисует на стене кошку, то покажется, что она вот-вот спрыгнет и убежит! А как он славно поет, когда у него хорошее настроение! Слыша его пение, я забываю обо всем и уношусь в небеса от счастья, так сладостно оно для меня. Ну а как же иначе, ведь я мать его и помню, как он умещался у меня на ладонях, пищал и потешно махал ручками и ножками. Я и Иафета таким помню, и Сима. Я все помню – и первые зубы их, и первые шаги их, и первые слова их… Смотрю на сыновей моих и думаю: «Неужели этот молодец, который может поднять меня одной рукой и носить так, когда-то умещался в чреве моем?». Много чудес у Господа, но это самое чудесное из всех!
А наутро мысль моя дошла до меня – я вспомнила, как видела в столице представление бродячих лицедеев и плясунов. Среди них было много разных ловкачей. Были такие ловкачи, что натягивали на высоте между двух деревьев веревку и ходили по ней, приплясывая. Были такие ловкачи, что разбегались, взлетали в воздух, переворачивались несколько раз, да так быстро, что в глазах рябило, и вставали на плечи своему товарищу. Были такие ловкачи, что ходили на руках и пели при этом песни. А еще был среди них один, который ставил девушку к дереву, клал ей на голову грушу, отходил на много шагов, оборачивался и метал в девушку нож, который попадал в грушу, а девушка при этом оставалась невредимой. И такое, на удивление всем, повторялось несколько раз.
Вот я и подумала, а что, если один из таких вот ловкачей, умеющих метать ножи туда, куда ему хочется, и убил Ирада? Надо бы узнать, не было ли среди знакомых Ирада такого умельца и не было ли между ними какой-то ссоры.
Обрадовавшись, что могу помочь мужу, я рассказала ему про то, что мне довелось видеть и поделилась своими соображениями. Он выслушал меня, не перебивая, и воскликнул: «Вот она – разгадка!». И еще похвалил остроту моего ума, что было мне очень приятно. Муж мой часто хвалит меня, хвалит даже тогда, когда я на самом деле не заслуживаю похвалы, но от такой частоты похвалы его не обесцениваются для меня. Каждой из похвал мужа моего я радуюсь так, будто до сих пор никто никогда не хвалил меня. А потом муж мой сказал, что сегодня же попытается выяснить, владеет ли кто-то у нас, из числа тех, кого мог знать Ирад и кто мог знать его, искусством метания ножей. «Это не то умение, которым владеют многие, – сказал мой муж. – Оно из числа редких, и через него я смогу найти убийцу. Действительно – зачем подходить близко, если можно метнуть нож издалека, оставаясь незамеченным».
Не только муж мой согласился со мной, но и сын мой Иафет, который случайно услышал, о чем мы говорим, потому что муж мой, обрадовавшись, хвалил меня громко. «Вот так оно и было, – сказал Иафет. – Это непременно сделал кто-то из числа метателей ножей. Им, должно быть, нужно много ножей для того, чтобы обучиться этому умению и поддерживать его, ведь от метания ножи могут ломаться быстро. Или же им нужны для этого дела ножи из прочного, крепкого железа…» «Ты прав, Иафет! – воскликнул муж мой обрадованно. – Я пойду к кузнецу и узнаю у него!». «Так и надо поступить!» – сказал Иафет и ушел.
– Что за печаль лежит на его сердце? – спросил меня муж. – Таит он в себе что-то и никак не хочет открыть это нам. Не догадалась ли ты, Эмзара, что печалит сына нашего Иафета? Сам я не могу догадаться.
– Никто не может догадаться, – ответила я, – ни ты, ни я, ни Шева, к которой я подступала с расспросами трижды. А уж самого Иафета спрашивала столько раз, что сама потеряла счет тому! Но от него слышу только, что все хорошо и что напрасно я беспокоюсь. Но это ведь не так! Я вижу, ты видишь, Шева видит, Сим и Сана видят, что Иафет сильно изменился, что тяготит его что-то, а он отвечает: все хорошо. Что хорошо, если плохо. Было бы хорошо, ходил бы он веселый и распевал бы песни. Разве не знаю я, каков сын мой Иафет, когда ему весело? Разве не чувствую я, что неладно с ним что-то?
– Вот и я чувствую, – вздохнул муж мой. – Гоню прочь дурные мысли, но как только вспомню, что таким стал Иафет со дня убийства Ирада, то впадаю в смятение…
