– Можете идти, – сухо произнёс он.
Суровцев не двинулся с места. Молча, поочерёдно, бросал взгляды то на одного, то на другого маршала.
– У вас что-то ещё? – неопределённо, но заинтересованно спросил его Василевский.
– Так точно. У меня дело частного характера, – ответил Сергей Георгиевич, глядя на Жукова.
Молчание длилось достаточно долго. Все трое напряжённо думали. Тишину нарушил Жуков. Глядя в глаза Суровцеву, с грозным вызовом спросил:
– Уж не ко мне ли дело?
– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза! – построевому ответил Суровцев.
Преодолеть неловкость сложившейся ситуации оказалось не так просто. Даже с точки зрения обычной субординации заместитель Верховного главнокомандующего не мог вот так, запросто, в присутствии начальника Генерального штаба спросить, что за «дело частного характера» имеет в виду сотрудник оперативного управления возглавляемого им штаба… И сам начальник Генерального штаба тоже не та фигура, чтоб обыденно сказать: «Вы тут поболтайте, а я пойду покурю». Для Суровцева же было понятно, что другой возможности встретиться и поговорить с Жуковым в ближайшее время может и не представиться. Сама должность такова, что даже в Москве встретиться с ним было не просто. Но и дело к нему имело не совсем частный характер. Это был тот случай, когда дела личные и частные становились делами государственной важности…
– Никак общих знакомых предлагаете вспомнить? – предположил вслух Жуков.
– Сослуживцы – дело святое, – нашёлся что сказать и Василевский. – Я к Антонову. Минут через пять вернусь.
Взяв со стола курительную трубку и кисет с табаком, Василевский вышел.
После ухода начальника Генштаба Жуков почувствовал себя более уверенно. То ли просто сказал, то ли приказал:
– Садитесь. Слушаю вас.
– Дело касается Александра Александровича Соткина, – продолжая стоять, доложил Суровцев.
– Значит – о Сашке разговор… Ты, никак, его ищешь?
– Так точно, Георгий Константинович.
– И на чёрта он тебе сдался, позволь спросить?
– Есть один долг времён Гражданской войны. Мне с ним вместе надо этот долг вернуть.
– Ну так и возвращай. Я-то тут при чём?
– Я разыскивал Соткина весьма тщательно, – точно не услышал маршала генерал. – Выяснил, что накануне войны он освободился из лагеря. Вступил добровольцем в сто шестьдесят шестую Сибирскую дивизию. Дивизия попала в окружение и полностью полегла на подступах к Смоленску. На том можно было бы и успокоиться. Но я нашёл рапорт начальника особого отдела двадцать четвёртой армии о спасённом знамени погибшей дивизии с указанием фамилии спасителя. Это старшина по фамилии Соткин.
– Может быть, однофамилец…
– Георгий Константинович, в отличие от чекистов, я знаю, что старшина Соткин и представитель Ставки генерал армии Жуков, находившийся в тот период времени в двадцать четвёртой армии генерала Ракутина, знакомы с шестнадцатого года. Ещё по учебной уланской команде в городе Изюм. Особист, писавший рапорт, этого не знал. И уже не узнает. Он геройски погиб в бою.
Жуков хорошо помнил того особиста, почти мальчишку. «Вот как оно бывает, – подумал он, – а казалось, что такой “воин”, как тот чекист, струсит в первом же бою. Но что так крепко связывает Суровцева с Сашкой Соткиным? Наверняка это служба в белой армии, – был уверен маршал. – А сам этот разговор слишком похож на провокацию». Он мог бы накричать на генерала, даже припугнуть так, чтоб тот даже думать забыл подходить к нему с подобными разговорами, но что-то удерживало. И это «что-то» непостижимо крепко было связано с их неожиданной встречей в кремлёвской приёмной Сталина и с особо секретными документами, добытыми из ставки Гитлера, и ещё с чем-то, не менее серьёзным…
– Я и Александр Александрович Соткин имеем прямое отношение к исчезнувшему золоту Колчака, – точно опередил своими словами мысли Жукова Суровцев. – Секретность дела такова, что, не принадлежи вы к высшему руководству страны, я бы просто не сказал вам об этом.
– Вот оно как, – точно выдохнул маршал и с видимым облегчением встал из-за стола.
Помолчали.
– Считай, что нашёл ты Соткина, – окончательно перешёл в обращении на «ты» Жуков.
– Жив? – спросил Сергей Георгиевич.
– Месяц тому назад был жив. Воюет хорошо. Даже карьеру свою, чёрт такой, выправил. Уже подполковник. Но генералом ему с его биографией и с его характером лучше не становиться. Хотя, смотрю, у тебя это лихо получилось. Несмотря на биографию… Помощника моего, Бедова, знаешь?
– Доводилось видеть.
– Я сам, что требуется, Ивану Харлампиевичу скажу, а он уже тебе подскажет, как умнее поступить. Он Сашкой занимался. Иди к Бедову. Я дождусь начальника Генштаба и тоже подойду. И ещё раз спасибо за немецкие бумаги. Тоже, надо полагать, дело непростое было…
Суровцев то ли утвердительно кивнул, то ли так поклонился.
– А вообще, часто бывших сослуживцев по царской армии встречаешь?
– Со многими приходится работать.
– А вот тот, что с нами в разведку ходил… Пулков, кажется. Не встречал? Противный был офицер.
– Этот противный офицер теперь финский генерал.
– Вот оно как, – не слишком и удивился такому известию маршал. – Ты где такую фуражку пошил? – вдруг спросил Жуков, повертев в руках генеральскую фуражку Суровцева, которая была не уставной – с небольшой тульей и округлым козырьком.
Уставные генеральские фуражки того времени были большего размера с громоздкими, почти четырёхугольными козырьками. Эта же была почти полной копией головного убора генералов царской и белой армий.
– В специальном ателье НКВД. Адрес дать? – ответил и сразу же предложил Суровцев.
– Не надо. Найду себе мастера в другом месте. И подешевле…
Через полчаса Суровцев знал всё, что касалось жизни Соткина за последние два года. Самым неожиданным оказался тот факт, что после недавнего тяжёлого ранения Александр Александрович находился на излечении в одном из госпиталей далёкого Томска. Ещё через полчаса Сергей Георгиевич беседовал с Судоплатовым. Павел Анатольевич оказался одним из тех работников наркомата внутренних дел, которым форма нового образца была решительно к лицу. Удивительное дело – такая, казалось бы, не слишком значительная деталь военной формы, как погоны, заставила людей невольно развернуть плечи. Ещё было забавно наблюдать, что опущенное правое плечо бывших гражданских начальников и партийных аппаратчиков, оттянутое за многие годы ношением в правой руке тяжёлых портфелей, при наличии погон выдавало их недавнее бюрократическое прошлое. А ещё твёрдые вставки в погонах старших офицеров вступали в противоречие с самой гражданской привычкой сутулиться.
– Таким образом, – не скрывая облегчения, продолжал Судоплатов, глядя на Суровцева, – никаких препятствий для изъятия и передачи ценностей больше нет.
