— Тётя Надя, а что, Вава мышей, что ли, не боится?
— Не боится! — Бабуся улыбается и спрашивает: — А почему их надо бояться? Мы легли спать в «своей» комнате. Там только один сундук — очень большой, высокий и красивый! Мы на нём спим — Бабуся у стенки, Анночка посередине, а я с краю. Мамочка сказала, что я уже большая, хорошо сплю и ночью с сундука не упаду. Мне это нравится! Эллочка спит на наших чемоданах и корзинке, у стены за сундуком. А Мамочка лежит с ней рядом на полу — мне это очень не нравится, я сижу на сундуке и смотрю на неё. Она машет мне рукой, снимает очки и кладёт их на пол рядом со своей маленькой подушкой! А мне так хочется ей что-нибудь сказать, и я говорю тихо:
— Мамочка, Мамочка!
Она сразу надевает очки и спрашивает:
— Что, Нинуша?
— Мамочка, а… если ночью к тебе мышка придёт?
— Пусть приходит, я скажу ей: «Мышка, я сплю, и ты иди спать!»
— Она пойдёт?
— Конечно пойдёт. Спи, Нинуша, спи, милая! Положи голову на подушку.
И я кладу голову на подушку.
Воздушная тревога
Сейчас пойду гулять в другую сторону. Утром мы ходили гулять в одну сторону — мне понравилось. Бабуся сказала, что потом пойдём гулять в другую сторону. Мамочка утром поехала «устраиваться на работу», потому что вчера было воскресенье и мы только что приехали, а «устраиваться на работу» надо поскорее, чтобы дали «карточки» — не знаю, что такое, но Мамочка сказала, что это очень нужно. Бабуся с Эллочкой куда-то ушли, Анночка сидит на сундуке, а я сейчас пойду гулять!
Я выхожу из дома — мы живём на первом этаже, — дом обхожу и иду гулять в другую сторону. Здесь ещё лучше, чем в той стороне! Мне интересно, куда уходят паровозные рельсы? Я иду совсем недолго и вижу — рельсы уходят под высокую черную стену. Я стою около этого места и думаю, как паровоз здесь может выехать — он большой, здесь могу пролезть только я, ну, может быть, Эллочка! Очень интересно посмотреть, как всё это будет? Рядом со стеной, куда паровозные рельсы уходят, стоит высокий дом с не такими, как у нас, окнами. Я отхожу от рельсов, и вдруг как завоет сирена — очень громко! Это «воздушная тревога», надо идти в Красный уголок. А где в «эвакуации» Красный уголок, я не знаю. Я останавливаюсь и думаю, что мне делать и куда идти, а сирена всё воет. И тут из большого здания выходят люди — идут и идут все мимо меня и все торопятся. Я подбегаю к женщине — она быстро идёт — и говорю:
— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, где здесь Красный уголок?
Она идёт и говорит:
— Какой Красный уголок?
Я говорю:
— Ну это ещё зовут «бомбоубежище», ведь «воздушная тревога», надо туда идти, а я не знаю, где?
Все останавливаются, здесь много людей, они стоят, молчат и смотрят наверх. Женщина останавливается и говорит:
— Здесь нет «бомбоубежища» и нет «воздушной тревоги»!
— А что же тогда так громко воет? — спрашиваю.
— Это «гудок», конец работы, чтобы все домой шли, — говорит женщина и поднимает голову.
— Здесь никогда нет «воздушной тревоги»? — спрашиваю.
— Никогда, — говорит женщина.
Я тоже поднимаю голову и вижу — все люди, их много, стоят около высокого столба, а на столбе, наверху, что-то чёрное, совсем другое. И вдруг, наверное, из этого чёрного, громкий-громкий голос говорит: «От Советского информбюро…» Я этот голос знаю, он у нас дома в Москве говорил из Папиного ящика, я его помню. Голос говорит: «Наши войска оставили…» И я вдруг так быстро и так сильно думаю, раньше этого в голове не было и вдруг сразу оказалось: мы Анночку оставили одну! Она думает, что это «воздушная тревога», думает, что её оставили одну, сидит на сундуке и плачет! Я поворачиваюсь и быстро иду, потом бегу — дом близко, я прибежала, вбегаю в квартиру, хорошо дверь на лестницу не заперта, вбегаю в нашу комнату… Анночки на сундуке нет! Но в комнате только сундук и корзинка с чемоданами. А где же она?! Я говорю:
— Анночка!
Не отвечает. Я не понимаю, куда она делась? Кричу:
— Ан-ноч-ка! — И слышу какой-то непонятный звук — то ли стон, то ли писк, но, где он, я не понимаю. Тогда я говорю, как Мамочка, негромко, но очень понятно: — Анночка!
И слышу, и понимаю: этот звук — из-за сундука. Я быстро залезаю на сундук, ползу к стене, заглядываю за сундук — я думала, что там совсем нет места, а там Анночка лежит! Мне становится жарко и немножко кажется, что сундук может Анночку задавить. И я говорю ей как будто весело:
— Анночка, я тебя сейчас вытащу!
Она лежит боком, ничего не говорит, только стонет. Я упираюсь головой в стену, дотягиваюсь одной рукой до её плеча и тащу наверх, но она не тащится — у меня одной рукой силы не хватает, а вторую руку я туда вместе с первой засунуть не могу! Я свою руку вынимаю и говорю:
— Вытащу тебя, сейчас обязательно вытащу! — Надо скорее, думаю, быстро слезаю с сундука, бегу вокруг него и кричу: — Сейчас я тебя вы-та-щу! — Сажусь на колени около стенки и другого конца сундука — вижу Анночкины ноги. Между сундуком и стеной тут места больше, я туда голову засовываю, плечи сжимаю, хватаю её двумя руками за ноги и тащу. И она тащится, я ползу по полу назад, тащу её и вытаскиваю!
Мы сидим с ней на полу, Анночка плачет. Я говорю:
— Ну не плачь, всё же хорошо!
У неё такие большие слёзы, но и глаза очень большие.
— Была «воздушная тревога», — она плачет и плачет, — все ушли в Красный уголок, а меня оставили!
— Никакой «воздушной тревоги» здесь нет! — говорю.
— А что же тогда выло?! — Анночка удивляется и почти не плачет.
— Это называется «гудок», он воет, чтобы люди шли домой просто так.
— Да-а? — Анночка так сильно удивляется, что у неё брови поднимаются и залезают под волосы, она так всегда удивляется.
— Да! — говорю. — А как ты за сундук свалилась?
— Я сидела на сундуке, и завыла «воздушная тревога», — говорит Анночка. — Я заплакала, потому что дома никого нет. Пришла кошка и села, где ты спала, на сундук. И стала ко мне подходить, а я её боюсь!
— Ты боишься кошку? — Я удивляюсь, потому что кошка мне очень понравилась, я её гладила.
— Да, я боюсь кошку, она стала ко мне подходить, а я стала от неё назад, назад. И свалилась.
— Скоро Бабуся придёт, — говорю, — будем чай пить, а сейчас полезли на сундук, полежим и ногами поболтаем!
— Полезли! — Анночка улыбается, она тоже любит ногами болтать. Я помогаю ей влезть, сама залезаю и думаю: надо за ней теперь всегда-всегда следить, а то с ней может что-нибудь случиться! Надо следить!
Эллочка плакала
Эллочка сидит на корзинке и плачет. Опустила голову и тихо плачет. Анночка сидит на сундуке и тоже плачет. Бабуся с Мамочкой вышли из комнаты. Я сижу на полу около Эллочки, и у меня в груди что-то — тук-тук-тук. Я думаю, что делать, как наказать эту чертовку Маленькую Нинку — Бабуся не разрешает нам говорить про чёрта, но мы всё равно называем Маленькую Нинку «чертовкой», когда Бабуси нет. И я придумала, как наказать Маленькую Нинку! Я тогда глажу Эллочку по руке и говорю: «Эллочка, всё будет хорошо!» Она поднимает голову — мне трудно смотреть ей в глаза, потому что я не привыкла, что она плачет, она очень редко плачет, и она вдруг улыбается немножко, и мне кажется, что она на Мамочку стала похожа, улыбается и плачет! Очень трудно смотреть! И я опять говорю: «Эллочка, всё будет хорошо — вот ты увидишь, как я её накажу!» Эллочка опять мне улыбается и опускает голову.
