— С вами кур в колхозе красть, просрали дело.
— Ты чё базаришь, корешок? — поднялся один из тех, кто был в деле.
— А то, что мента валить надо было у подъезда, а вы обоссались.
— Ты, паря, за базар ответишь. Фока первым шёл, он вернётся и растолкует, чё почём было.
— Не вернётся и не растолкует. Убит Фока, братан мой названый, из-за вас, засранцы.
Все повскакивали и угрожающе загалдели, а Остап, не обращая внимания на них, сделав убитое горем лицо, смахнув как бы нечаянно выскользнувшую слезу, сел на освободившийся табурет и тихо завыл.
— Волки позорные, резал вас и буду резать, первого же мента, что увижу, буду валить за братана своего…
Все окружавшие Остапа вдруг затихли, такая лютая звериная ненависть была в его шипящем вое. Вдруг он, не поднимая головы, рявкнул:
— Водки давай! Помянуть надо Фоку!
И кто-то из окружавших выполнил приказ, и все поняли: Остап стал здесь старшим.
Битц не спал. Он делал вид, что уснул, и ровное дыхание скрывало лихорадочную работу его мозга. Он думал, думал о том, в какой ситуации оказался. Думал о том, что его ждёт в ближайшее время. Он не верил Москве. Избитое тело болело, ещё больше болела душа о жене и сыне. На ум приходили мрачные картины, и он стискивал зубы, отгоняя их. Понимал, что, отдав бандитам свой архив, станет им не нужен. Сейчас, когда ситуация изменилась, когда война внесла свои коррективы, нужно было использовать момент. Они остались в землянке вдвоём. Битц прислушался. Вдалеке слышалась артиллерийская канонада, граница была в ста пятидесяти километрах, и, вероятно, немцы её перешли. Запах сырой земли в землянке что-то напоминал ему. Он снова услышал грохот далёкой канонады, и воспоминания нахлынули на него. Битц вспомнил Первую мировую. Тогда земля ходуном ходила от мощных разрывов артиллерийских снарядов русских, накрывших их позиции. Он явственно почувствовал вкус земли на губах. Их блиндаж с тройным накатом вздыбило от разрыва снаряда, брёвнами и землёй задавило многих, кто в нём был. Битцу тогда повезло. Он сидел зажав голову руками у входа, и взрывной волной его просто выбросило вместе с дверью. Очнувшись, он тогда впервые увидел русских. Рядом с ним, навзничь лежавшим на бруствере, русский офицер, удерживая гарцующего под ним коня, что-то кричал солдатам, бегущим с винтовками наперевес в сторону деревни. Битц перевернулся на живот и встал на четвереньки.
— Во, гля, ещё один живой, — услышал он над собой голос.
«Вот и всё», — мелькнула в оглушённом мозгу мысль. Сейчас добьют штыком, этим страшным трёхгранным железом, которое разорвёт его тело и убьёт в нём жизнь. Он не закричал и не запросил пощады, у него на это просто не было сил. Замер, сжавшись и почти потеряв от страха сознание. Чья-то сильная рука подняла его с земли за шиворот и, поставив на трясущиеся ноги, слегка подтолкнула.
— Вашбродь, ещё один унтер, — услышал он за спиной. — Куды его?
Офицер, чуть отпустив поводья, подлетел к еле стоявшему Битцу.
— Эй, очухался, голубчик? — крикнул он, вглядываясь в Битца.
Битц с трудом разглядел молодое красивое лицо офицера со сросшимися бровями и крепким подбородком, его карие глаза искрились азартной силой ещё продолжавшегося боя. Битц попытался объяснить, что он не понимает по-русски, но офицер на довольно чистом немецком сказал ему:
— Вы как старший по званию поведёте колонну военнопленных в тыл, тут километров десять до Городка, там доложите любому офицеру из штаба. Скажете, пленены ротой Павлова. Ясно?
— Ясно, — ответил Битц. — Пленены ротой офицера Павлова.
— Конвоя вам не будет, мне люди здесь нужны, своих и моих раненых понесёте на руках. — Махнул нагайкой в сторону: — Там носилки. Вопросы есть? — Не дождавшись ответа, он лихо развернул коня и, повернувшись к Битцу, крикнул: — Надеюсь на вашу офицерскую честь.
Конь рванулся и унёс офицера туда, где рвалась шрапнель и слышалась беспорядочная винтовочная стрельба. Битц оглянулся. Чуть в стороне от него на земле сидели и лежали его солдаты, многие были ранены, их перевязывали русские санитары. Многие были убиты. Их ещё недавно образцовые траншеи и блиндажи, пулемётные гнёзда и ячейки были перепаханы и изуродованы. Отдельно кучей лежало их оружие. Кроме санитаров, вооружённых русских на позиции не было. Битц протёр лицо руками и ещё раз посмотрел на измученные лица своих солдат.
— Всё, война для вас кончилась, — крикнул он. — В колонну по четыре становись. Раненых на носилки в голову колонны.
К вечеру он привёл колонну в Городок и доложил штабному русскому капитану.
— Ну, Павлов, ну, даёт, чертяка, — услышал он в ответ на свой доклад.
Битц открыл глаза. Да, это было так давно, а вспомнилось так ярко. «Надеюсь на вашу офицерскую честь», — вспомнил он ещё раз слова того офицера. Да, тогда это были не просто слова, тогда честь офицера значила много, стоила дороже жизни. Тогда, а теперь?
Что теперь? Он захвачен бандитами, ему, офицеру, предлагают откупиться своим архивом, а ведь это тысячи жизней других пусть не самых хороших, но людей.
«Надеюсь на вашу офицерскую честь!» — вновь и вновь стучало у него в мозгу. Как будто всё, что разделяло их эти годы, куда-то исчезло, и только взгляд этих бесстрашных и честных глаз и эта фраза, брошенная ему, определяли теперь всю его дальнейшую жизнь. Он посмотрел на Москву, тот спал сидя за столом, положив голову на руки. Битц, осторожно повернувшись, опустил ноги на землю и встал.
— Куда? — услышал он голос вора.
— До ветра.
Москва встал и шагнул к дверям землянки:
— Пошли вместе.
Битц, улыбнувшись разбитыми губами, кивнул и пошёл за ним. Справа от дверей железная печка была обложена круглым булыжником, один из них и взял в руку Битц. Открывая дверь, Москва слегка наклонился, и Битц изо всех сил сзади ударил законника по затылку камнем.
— Ах ты су… — успел произнести Москва, падая в проход открывшейся двери.
Битц прямо по упавшему телу вора выбрался из землянки и насколько мог быстро пошёл по лесу в сторону Городка. Он понимал, что, если воры забрали его архив, их надо перехватить по пути в землянку. Поэтому он шёл осторожно, внимательно вглядываясь вперёд, думая, каким образом сделать так, чтобы архив остался у него. Уже смеркалось, когда Битц, на минутку присевший перевести дыхание, заметил в перелеске две фигуры. Да, это были они. Фрол нёс в руке большой жёлтый чемодан. Татарин, сильно прихрамывая, отставал от быстро идущего Фрола.
— Фрол, погодь, дай передохнуть, ногу не чувствую, надо перевязку сменить.
— Терпи, торопиться надо, сам слышал, до полуночи Москва ждёт, потом уйдёт. Чё делать будем?
Они приближались.
Битц сорвал с головы повязку, разбередил рану, из которой засочилась, заливая лицо, кровь. Примерно определив, куда выйдут Фрол и Татарин, чтобы его сразу заметили, переполз и, распластавшись на земле, замер. Где-то далеко в стороне послышался лай собак. «Вот кстати», — подумал Битц, через слегка приоткрытые глаза наблюдая за приближающимися к нему ворами.
