Варсонофий чем дальше, тем с большим удивлением взирал на друга, молившегося столь непривычно, сколь и горячо. Не ожидал он от скромного Феодосия краснословия.
– Клянусь, что все свои знания употреблю только во благо Веры, Истины и Заветов Твоих, – голос Феодосии становился громче, а затем оборвался.
Ворсонофий оторопело глядел на Феодосию.
Наступила глубокая тишина.
И в сей момент светильник пред алтарем вдруг вспыхнул сильнее. Качнулись огоньки свечей. Протянулась струя ароматнейшего ладана. Мягкий приятнейший теплый поток воздуха (казалось, что из печи вынимают хлеба, хотя печеным вовсе не пахло) окутал коленопреклоненных братьев. Крест в руках Феодосии засветился, словно отражая свет тихого огня. И она, медленно повернув главу к Варсонофию, промолвила:
– Слышу… Мне будет знание… И вознесется оно в огнях блистающих…
Обомлевший Варсонофий не осмелился и рот открыть, дабы вопросить, что именно слышал брат Феодосий? И что вознесется? Узрев на повернувшемся к нему лице слезы, поэт призадумался, после чего только и нашелся, что неуверенно промолвить:
– Дать, что ли, тебе те книги?
– Какие? – украдкой отерев слезы, смущенно спросила Феодосия.
– Те, что читать не полагается.
– Дай.
– Утром, сразу после третьих петухов, пока братия будет просыпаться и умываться, зайди ко мне. Одна книга как раз сейчас у меня в келье припрятана.
– Ладно.
– Тогда пошедши?
– Ей.
В то утро закончилась двадцатинощная епитимья, наложенная настоятелем монастыря Феодором на Феодосию. Игумен был прозорлив: усмирив тело, воссияла она духом, уверовав в познание и скромную свою возможность в ём участвовать.
В три часа ночи, что обозначили вторичным кукареканьем многочисленные московские петухи, самые стойкие и отрешенные монахи-старцы в количестве пяти человек явились на короткую молитву. С удивлением обнаружили они, что в храме тепло, хотя он не топился, и дух благолепный, и треск свечей веселый, и лампады теплятся, как золотые пчелки. И самый престарый монах (после девятого десятка стал он забывать считать годы, потому точный возраст его не был известен, но юность пришлась на времена, когда девки прыгали голыми через костры) понял, что сие – добрый ему знак: кончились его земные мучения и не далее как сегодня отправится он в мир иной, вечный в своей красоте и доброте. Говорить, что знаки сии предназначались не ему, а брату Феодосию, было бесполезно. Старец радостно поспешил в свою келью, омылся, лег на лавку, закрыл очеса и тихо почил.
В шесть часов брат из соседней кельи обнаружил покойного. В связи с кончиной патриарха монастырского все работы в мастерских и цехах были отменены, вместо того предписывались службы в храме и молитвы в кельях. Благодаря сему послаблению Феодосия и смогла за сутки от корки до корки прочитать удивительную книгу, тайно данную ей Варсонофием.
– О чем баяние? – спросила Феодосия, принимая в складки рясы тонкую темную книжицу на латыни.
– Черт его знает! Прости, Господи! Полная дьявольская гадость, бред, галлюцинации. Ни слова правды, само собой. Так, читаем для полноты знаний, какую чушь собачью могут понаписать иные глупцы.
На самом деле Варсонофий, конечно, так не думал. Книга его увлекла и удивила, заставив задуматься о множестве непонятных вещей. Но кто бы посмел в том признаться, когда на каждых воротах висели богохульники? Потому и отозвался о книге нарочито небрежно и осуждающе.
– Ну хоть в двух словах – про что писание? – не отставала заинтригованная Феодосия. – Ведьминское, прости Господи?
– Не совсем, хотя вроде того, – уклончиво пробормотал рифмоплет.
– Об страстях любовных, что ли? – краснея, вопросила Феодосия.
– Об том, как прилетали с другой планиды… уж не знаю, как их и назвать… Инопланидные людины. Похоже, с Луны прилетели. Побыли и снова улетели.
Феодосия застыла истуканом, если б только у каменного щурбана сердце могло колотиться, как набатный колокол. Наконец с трудом произнесла:
– Как улетели? На чем? Али крылья у них? Али святым духом? Али как баба Яга, прости, Господи, мое умовредие?
– Верхом на огне в серебряной летательной ступе. Навроде потешной ракеты. Да там рисунок есть, сам поглядишь. А как прочитаешь, дам тебе книжку про любовны совокупления древних греков.
– Ей… ей… – не помня себя и едва слыша Варсонофия, кивнула Феодосия. – Про греков…
Она молча, как засватанная, и в каком-то забытьи (что Варсонофий списал на двадцать почти бессонных ночей) медленно пошла по галерее, устланной сеном, в свое крыло двора. Все то время, пока она мучилась вопросом, как взлететь на седьмое небо, дабы встретиться с Агеюшкой, – махолетом, либо крылатой ладьей, либо из пушки, – рядом с ней находилась книга, в которой на все отвечено и даже есть чертеж летательной ступы! И сегодня, после горячей молитвы, ей откроется сие знание. Ну разве не чудо?! О, как нужны человеку чудеса, ибо они окрыляют! О, нужно творить их всеми силами! И мысль, еще не обретшую четких контуров, а лишь брезжившую, дабы не ускользнула, Феодосия быстро записала в маленьком поминальнике. После плеснула воды в кружку, отломила половину ржаной рогульки, посыпанной манной крупой (хоть трапезничать в кельях и было строго заповедано), и, торопливо жуя, жадно раскрыла на столе книжку.
Книжица была изрядно потрепанной, уголки толстых листов загибались, отдавали желтизной и жиром, и многочисленными прожилками и трещинками помятостей более всего напоминали лист березы, пролежавший под снегом целую зиму. Да и вся книга казалась темной и натруженной, как руки старца. Но крупный латинский шрифт, отпечатанный, похоже, с гравюр, и такие же отпечатанные (а не нарисованные от руки миниатюристом) иллюстрации достаточно сохранились и нехудо читались. Обложку книги Феодосия увидать не смогла, поелику побоялась выпрастывать ее из засаленной кожаной обертки с ложной надписью от руки «Требник на кажинный день», но заглавие повторялось внутри. «Рассуждение о монстрах инопланидных и самовидные о том свидетельства», – перевела Феодосия. Не в силах сдержать возбуждение, быстро пролистала книгу до первого рисунка, но устыдилась своей поспешности и, не разглядывая рисунок детально, вновь вернулась к первой странице. «Не торопью, не торопью», – проборомотала она и принялась за чтение.
Из текста следовало, что сия книга перепечатана с рукописного экземпляра в 1078 году от Рождества Христова, но события, в ней описанные, относятся к 960 году и имели место в Шотландии.
Прежде чем автор перешел к непосредственным событиям, он довольно долго и пространно порассуждал о монстрах вообще и небесных в частности, а также ударился в теоретические розмыслы о том, чьими руками – Бога или дьявола могли быть созданы конкретные чудовища, посетившие Шотландские земли. Так и не придя ни к какому выводу и при этом ловко уйдя от ответа, автор наконец-то, на десятой странице, перешел к делу: пересказал витиевато свидетельства самовидцев события.
