— Истинно! Сперва одна жена укротит свои плотские позывы, потом — вторая. А там, глядишь, и наступит всеобщая армония. И превратится Тотьма из Северной Фавиады в Северную Аркадию!.. И наградит Господь тотьмичей великим даром — совокупляться без сладострастия. Дабы не порождать связанных с ним страстей, любодейств и иных грехов. А отчего — нет? Осеменяются же плодоносящие дерева и овощи без стонов и блуда? Вот и человек к этому должен стремиться. Чтоб не об том мыслил, в каком овине девицу заломати, а об том, какое богоугодное дело совершить?
— Отче, как многия люди страдают днем и ночью, так аз буду круглосуточно постничать, — пообещала Феодосья, вспомнив об непрерывной выварке соли.
— И всегда в главе держи: в тот момент, когда ты плоть нежишь, в тот самый момент твою долю страдания другой человек принимает!
Феодосья представила, как вящее тяжелеет бадья с рассолом в руках мастерового Агапки в тот миг, когда она, Феодосья, празднословит. Как гуще становится дым над варницей и неподъемнее лопата с солью, когда она, Феодосья, сладкие меды кушает.
— Ежели, один гребец весло потихоньку бросает, то, значит, другому двойная тяжесть, — словно читая мысли Феодосии, грозно вещал отец Логгин. — Коли ты сладко съела, то, значит, другой — горького сухаря погрыз. Коли ты каши с бараниной вкусила, то другой — лепешку из лебеды.
Впрочем, перечисления яств вызвали у отца Логгина бурление в пищной жиле. Так что он бросил сии примеры и перешел к другой теме.
— Что же ты не покаешься, дочь моя, в старом своем грехе? Кто таскал куклу Христа на торжище? Али не ты?
— Аз есмь…
— Что же тебе в голову взбрело? Погоди, не отвечай. Аз сам отвечу: один богомерзкий проступок непременно тянет за собой следующий. Совершила ты грех зрения скоморошьих потех на торжище и тем дала дьяволу повод полагать тебя в его стане. И он, смрадный искуситель, тут же твоими руками еще более великий грех совершил — изготовил деревянный щурбан с обликом Христа и заставил тебя носить его над глумливой толпой.
— Нет, Батюшка, нет! Сие — не от дьявола. Аз хотела спасти Господа нашего от смерти на кресте! Хотела, чтоб он жив остался!.. Разве дьяволу хочется того же? — с большим чувством промолвила Феодосья.
— Именно! Именно! Дьявол только того и желает: чтоб Христос не принял мук на кресте за грехи наши.
— Да как же?
— Иисуса распяли за грехи наши. А коли не распяли бы, то, значит, и грехов за нами нет? Бражничают тотьмичи, любодействуют, разбойничают, а все это не грехи? А так, детские безвинные шалости? Так какое ты имела право Христа спасать?
— Отче, но ведь все в руках Божьих. Значит, и спасала аз Иисуса по воле Божьей? — осенилась Феодосья.
— Не могло быть такой Его воли. Христос должен, обязан был принять смерть! А иначе… — отец Логгин замешкался, не находя аргументов. — А иначе…
На языке у него вертелось: «а иначе все учение наше ложно?». Но мысль эта отца Логгина напугала. Он перекрестился и произнес:
— А иначе не было бы креста! И что бы тогда высилось на главах наших церквей? Что бы мы носили на теле? Как осеняли себя крестным знамением? Ведь крест — сиречь один из краеугольных камнй веры.
— Да-да, это истинно, — сраженная силой аргумента, пробормотала Феодосья. — Что же высилось бы на главах церквей, коли креста бы не существовало?
— Хм… — сказал отец Логгин, которого тоже чрезвычайно увлек вопрос: чем возможно украсить главки храмов, кроме креста? «Фигурой петуха можно было бы, — задумался он, — бо петель криком тьму распугивает, рассвет провозглашает. Львом неплохо было бы, дабы показать, что православие — царь религий. Хотя…»
— Отче, а нельзя ли солнце на главки укрепить? — предложила Феодосья.
— Солнце?! — в ужасе воскликнул отец Логгин и отринул мысль о львах. — Да ведь солнце без креста — суть языческий символ!
Очнувшись от размышлений, отец Логгин замер: о-о-о! В ересь ввергся он, представив на маковке часовни льва али петеля.
Он срочно произнес «Господи и Владыко живота моего» и четырежды поклонился.
Глядя на него, и Феодосья зашелестела молитвы.
— Аз, батюшка, все поняла и каюсь. И в следующий раз, ежели случай такой и подвернется, Христа спасть аз не буду. Пущай себе висит на кресте на радость людям.
— Истинно, дочь моя, — согласился отец Логгин. — Пускай православный люд с умилением в сердце радуется, зря Иисуса, принявшего муки.
— Отчего зрить муки полезно? — удивленно спросила Феодосья, вспомнив казнь Истомы.
— Ежели бы, лицезреть страдания было вредно, то Государи московские не стали бы столько народу жечь и вешать, — уверенно пояснил отец Логгин. — Не зря прозорливые наши цари казни совершают принародно, а не украдом. Сие — есть воспитательный момент.
— Отче, ведь муки самым лучшим людям насылаются? — вдруг с надеждой спросила Феодосья.
— Истинно. Страданиями Бог награждает любимых сынов своих.
«Олей! О! — обмякла Феодосия. — Значит Истома — тоже любимый сын Его. И не мог он быть разбойником, торговать табачным зельем. То наветы были. И смерть его чиста. И глядит он сейчас на меня из небесного царства, а не из ада».
— Благодарю тебя, Господи! — по лицу Феодосии побежали слезы, тихие и кроткие, как смерть коровушки.
Отец Логгин сделал удовлетворенное лицо. Но, тут же пригрозил:
— Коли в ближайшее время тотьмичи не прекратят грешить разнообразно, то вздыбится земля над Сухоной, и извергнутся из нея пеплы и газы, потечет огенная река из расплавленного железа и схоронит город.
— Батюшка, как сие возможно? Неужто из самого ада огонь потечет? — не поверила Феодосья.
— Тому уж бысть примеры. Извергался железный огнь на грешный город Помпеус. Из горы Везувиус вырвались тучи смрадных газов…
— Отче, так у нас здеся гор нет? — с надеждой сказала Феодосья.
— Вспухнет гора, как грыжа, а потом лопнет, как чирей!..
Внезапно отец Логгин поднял перст и радостно сообщил:
— Ага! Ведь бысть у меня в книге иллюстрация сего дьявольского огня. Сей час принесу.
Батюшка помчался в каморку и вскоре явился с торжествующим лицом. В руках он держал пухлую книгу. Отец Логгин полистал сей фолиант и торжественно продемонстрировал Феодосье раскрашенную гравюру.
В пламени свечи Феодосья увидала серую гору с дыркой и черным дымоходом на верхушке. Справа от горы изображена была куща зеленых дерев. А из дымохода, который отец Логгин эффектно назвал «жерло», лилась брусняного, как кровь, цвету река! Она заливала чудные дома с плоскими крышами и голых людей, в ужасе бегущих вниз, в сторону Феодосьиного подола.
Сие доказательство возможности изрыгания подземного огня на Тотьму оказалось для Феодосьи непререкаемым. Усомниться в информации, зафиксированной в книге, для тотьмичей было бы столь же нелепо, как усомниться в существовании лешего или банника. Феодосья мелко задрожала. Мысль, что из-за неисправимых тотьмичей огонь может залить острог, и церкви, и хоромы, и братика Зотейку, поразила Феодосью. Сонм различных чувств разом охватил Феодосья, как если бы окружили ея лучники и разом вонзили стрелы в сердце, печень, висок и ягодицу. Сердце ея пылало верой, душа горчила утратой и несправедливостью мироздания, в висках стучало от порывов изменить свой собственный живот, поджилки дрожали, и ликовал дух от мысли, что отныне все грехи тотьмичей будет брать на себя она, Феодосья.
