Карты по-прежнему висели повсюду. Но впервые за все время их вид подействовал на меня успокаивающе. Я вошел в комнату Томаса. Он сидел в кресле, уставившись в один из темных мониторов и постукивая пальцем по клавиатуре. Без терминала все это напоминало машину, из которой вынули мотор.
– Когда мы поедем за новым компьютером? – спросил он.
– Не сию секунду, но скоро, – пообещал я. – Ничего, если ты немного побудешь в доме один? У дороги по-прежнему дежурит коп.
– Ничего. А ты куда?
– Мне нужно повидаться с Леном Прентисом.
Брат нахмурился.
– Мне он не нравится.
Я очень хотел спросить Томаса, что с ним случилось и кто был во всем виноват, но решил не делать этого. Бедняге и так досталось в последнее время, чтобы я начал сейчас мучить его расспросами на болезненную тему.
– Мне он тоже не нравится, – сказал я.
Потом все мое внимание сосредоточилось на телефоне, стоявшем на краю стола.
– Ты его не трогал? – спросил я.
– Ты же мне запретил.
– Не запретил, а попросил не делать этого.
– Я к нему даже не прикасался.
Я подтянул аппарат ближе к себе и нажал кнопку памяти. По этому номеру не звонили с того вечера, когда к нам явились похитители. Да и тогда был только один звонок в 10 часов 13 минут. Всего один номер остался в памяти аппарата. И я сразу понял, что номер местный.
– Томас, если верить электронике, то по этому номеру за все время звонили однажды. А на самом деле? Тебе звонил еще кто-нибудь? Может, какие-то торговые агенты?
– После каждого звонка я удаляю номер из памяти, – ответил он. – Мне велел так поступать президент Клинтон.
Но в тот вечер, когда к телефону подошел Льюис Блокер, Томас не успел очистить память. Мне показалось неразумным звонить с аппарата Томаса. Я использовал свой сотовый. Набрал номер, приложил трубку к уху и стал ждать.
– Кому звонишь? – поинтересовался брат. – Ты же не пытаешься связаться с президентом? Мне он строго запретил звонить самому. И если ты воспользовался тем номером, то его надо немедленно удалить.
Я поднял руку, призывая его замолчать. В трубке раздался гудок. Второй. Третий. А затем на звонок ответили. Сначала послышалось какое-то бормотание, а потом мужской голос отчетливо произнес:
– Алло! Гарри Пейтон слушает.
74
– Алло! – повторил Гарри. – Кто у телефона?
– Это Рэй, – ответил я, как только снова обрел дар речи.
– Рэй! – воскликнул Гарри, который, казалось, искренне обрадовался. – Боже мой! Так ты вернулся?
– Мы оба вернулись.
– Господи, да что же с вами стряслось? В новостях информация очень скудная, но, говорят, вы сумели установить, что жену Морриса Янгера на самом деле убили? Невероятно! Каким образом вы оказались втянутыми в такое громкое дело? Впрочем, я знаю, что все началось с какой-то находки Томаса, но, Рэй, вас же могли убить!
– Да, – произнес я, думая совершенно о другом, стараясь понять, что происходит.
– Мы несколько раз звонили вам домой, но никто не отвечал. Сначала я даже подумал, что ты решил вернуться на несколько дней в Берлингтон и взял Томаса с собой.
– Нет.
Гарри рассмеялся.
– Конечно. Ведь теперь-то мы знаем, как все обстояло на самом деле, не так ли? Ты в порядке? Я имею в виду физически. Никто из вас, ребята, не ранен, надеюсь?
– Запястья еще не зажили, – ответил я. – И побаливает в других местах.
– Рэй, бумаги, что ты должен подписать, не такие уж срочные. Это можно сделать когда угодно. Приходи в себя, а потом…
– Нет! – перебил я. – Давайте покончим с этим сейчас же.
– Что ж, хорошо. Дай только проверить мое расписание на сегодня…
– Я буду у вас через несколько минут.
– Подожди, Рэй. Ты мне дозвонился по моему мобильному телефону. Почему не связался, как обычно, с офисом? И вообще, откуда у тебя этот номер?
– До скорой встречи, – сказал я и отключил связь.
Томас посмотрел на меня.
– Как там президент? – спросил он.
Я дошел по коридору до бывшей спальни отца, закрыл дверь и сел на край кровати. Положив телефон на покрывало, я провел ладонями по поверхности ткани, ощутив грубые швы по ее краям. Что, черт побери, происходит? Гарри Пейтон позвонил в наш дом, притворившись бывшим президентом Клинтоном. И единственным человеком, который, как он мог рассчитывать, поверил бы ему, был мой брат. Гарри знал о фантазиях Томаса. И подыгрывал им.
Звонок, на который ответил Льюис, не мог быть первым. Нет, звонили и раньше, когда трубку снимал мой брат. И он считал, будто разговаривает с Биллом Клинтоном. Впрочем, по своим наблюдениям, я знал, что Томас вел подобные беседы и мысленно. Я ведь застал его однажды за разговором с невидимым собеседником без помощи телефона. Гарри Пейтон тоже знал об этих придуманных беседах. И решил сделать их реальными.
Я схватил мобильник, вышел из комнаты отца и вернулся к брату, который по-прежнему сидел с отрешенным видом в кресле.
– Когда тебе звонил по этому аппарату… Ты сам знаешь кто. Что он говорил?
Томас часто заморгал и ответил:
– Ты же слышал, что в последнее время он стал не очень добр ко мне?
– Да, помню.
– Он сказал, что с нами произойдет нечто плохое, если я начну тебе все рассказывать. О том, что случилось со мной раньше, и о том, что президент говорил мне сейчас. Заверил, что все будет строго между нами, но ему нужно знать как можно больше обо мне самом, о тебе и о папе. Он никогда прежде не интересовался этим, если разговаривал со мной без помощи телефона. Когда я просто вдруг мог слышать его голос.
– Какие вопросы он задавал тебе о папе?
– Хотел знать, обсуждал ли отец со мной своих друзей, не говорил ли о них чего-либо нехорошего. Потому что мистеру Клинтону необходима была уверенность, что среди тех, кто меня окружает, нет врагов, шпионов, предателей и других плохих людей.
– И что ты ему отвечал?
Томас пожал плечами:
– Я мало что мог ему сообщить. Сказал только, что мне не нравится Лен Прентис, а еще сильнее я не люблю мистера Пейтона и не пошел на похороны отца, опасаясь встретить там его.
– Томас, то, что произошло с тобой много лет назад, когда ты махал рукой мне из окна… Ведь это мистер Пейтон причинил тебе зло?
Его взгляд мгновенно погас.
– Папа велел мне не говорить об этом. Никогда. Даже после того как извинился, когда уже знал правду. Сказал, что я не могу даже заикнуться обо всем, пока он не выяснит, как нам следует поступить. Но я бы и сам не захотел. Папа так долго заставлял меня забыть обо всем, что я не смог бы рассказывать полицейским, говорить в зале суда. Нет.
