Жоффруа был избран графом Нанта, но внезапно, в возрасте двадцати четырех лет, умер. Томас уважает молчание, которое, по-видимому, Генриху не хочется нарушать. Он знает, до какой степени этот король может быть жестким, даже бесчеловечным, когда на кон поставлены вопросы власти. Но также знает, что в глубине души король чувствителен, хотя и скрывает это качество. Жоффруа, несмотря на соперничество и превратности судьбы, которые сделали братьев противниками, оставался его вторым «я». Его уход оставил после себя пустоту. Однако Томас прекрасно понимает, что на большой шахматной доске норманно-бретонского завоевания это исчезновение было нежданным подарком для Генриха. Никто из его советников не позволил себе ни малейшего вопроса об их конфликте по поводу наследства. Нельзя сказать, что Генрих чувствовал вину перед Жоффруа. Не раз он убеждался, что его брат вел себя предательски по отношению к нему, но не мог отрицать, что он, Генрих, освободился при помощи Папы от клятвы, данной отцу на смертном одре. Он должен был уступить графство Анжу своему брату, но отказался это сделать.
Томас наблюдает за Генрихом, у которого все более напряженный вид от обуревающих его дум. На этот случай канцлер уже готовит доводы о том, что будущее многообещающе, и при этом приводит сведения о балансе, редко отрицательном, на службе короне. Генрих ему за это благодарен. Образцовое ведение свитков
[74]
, в которые записываются скрупулезно счета государства, — не заслуга ли это Томаса, после запутанного клубка долгов, наделанных Стефаном де Блуа? Сундуки, в которых хранятся эти свитки, находятся в трюмах корабля, охраняемые часовыми и собаками. Нет, Томасу не в чем себя упрекнуть. Генрих сожалеет о потере флота в открытом море у острова Англси при завоевании страны валлийцев.
— Ваш дед, Генрих Боклерк, видел, как потонули все, или почти все, его потомки во время кораблекрушения «Белого корабля», за исключением дочери, вашей матери, которой на этом корабле не было. Все это в прошлом, — спокойно продолжает Томас. — Вы получите во Франции вознаграждение за умиротворение Англии, и замки упадут вам в руки, как пешки на шахматной доске.
— Ты в самом деле так думаешь? — спросил Генрих, в надежде, что он ему предсказывает победу на континенте, в результате которой будут объединены все территории, подчиняющиеся новой власти. — Мне еще понадобятся деньги, чтобы убедить этого нелепого Капетинга не только уступить мне Вексен и свою дочь, но и признать меня как сенешаля королевства вместо Тибо де Блуа. Я встану во главе объединенной армии во имя королевства Франции, перед носом этого зазнайки из Блуа!
— Вы с этим прекрасно справитесь. Ваши доходы увеличились и даже превзошли двадцать две тысячи ливров, это поможет вам забыть потопление королевского флота у Англси и даст вам возможность содержать ваших солдат.
— Я к тебе хорошо отношусь, Томас. Ты — украшение английского двора, человек, имеющий сотню шуб, тысячи лошадей и соколов… Твоя поездка в Париж по поводу брака моего сына с маленькой Маргаритой меня разорила. Ты — транжира, но ничего не жаль, когда дело касается нашего престижа. Без тебя Капетинг не отдал бы нам свою дочь. Мне пришлось бы на него нажать с помощью оружия.
— Мир вам будет более полезен и обойдется дешевле, когда вы приедете в Авранш, — возразил Томас. — Вы там будете внушать уважение, и могущество королевской армии заставит вас бояться. С помощью мира вы получите то, что было бы слишком разорительно, если добиваться военным путем.
— Как ты уверен в себе, Томас, — сказал Генрих. — Как тебе удается заранее предвидеть события, хорошо проводить сделки?
— Я никогда не уверен в себе, но всегда уверен в вас.
— Вот настоящий комплимент. Мой брат Жоффруа был товарищем моих детских игр, и тогда мы были с ним близки, но жизнь развела нас в разные стороны. Ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь, чего мне стоил граф Анжуйский. Я должен был выплатить ему баснословную сумму. Прибавь к этому, что в момент, когда Алиенора пыталась встретиться со мной, он чуть-чуть не увел ее у меня из-под носа, чтобы жениться на ней насильно. Разве это достойно брата? Как он узнал о намерениях Алиеноры?
— Вам надо будет убедить Конана IV, признанного графом Ричмонда, уступить нам Нант.
— А затем намереваюсь усмирить Бретань, я хочу все герцогство. Конан будет сохранять спокойствие, имея две тысячи стерлингов и две тысячи анжуйских ливров дохода, которые он получил за графство Ричмонд, иначе я не дам дорого за его шкуру! Без меня Конан уже гнил бы в застенке замка Рауля де Фужера или Эдона де Пороэ, чьи хозяева оспаривают у него герцогскую корону.
— Вы же собираетесь произвести на Конана впечатление развертыванием ваших войск в Авранше, и он станет кротким, как ягненок. Вы добьетесь его покорности, Генрих.
— Самый неуступчивый из них — Эдон де Пороэ. Этот засылал к нам в Аквитанию шпионов еще до Рождества. Надо было его убить!
— Отделите сначала тех, кто не соглашается, от тех, кто с трудом примет, что король Франции, став обязанным вам, больше не отвечает их требованиям.
— Этот французский королек только и мечтает о паломничествах. Привезите его в Мон-Сен-Мишель в присутствии Робера дю Нёйбурга, чтобы он убедился, что малышка в хороших руках. Мы вместе поедем молиться в аббатство. Самое главное, не забудь передать достойные пожертвования во все аббатства Нормандии — он очень набожный. Подумаем прямо сейчас, Томас, о том, чтобы подготовить роскошный визит для короля и королевы Констанции, потому что эта кастилийка захочет сопровождать свою дочь как можно дальше. Надо также считаться со стремлениями женщин к власти. Милостью небесной, я добился своего от Алиеноры с помощью чисто мужских доводов. Благодарю небо за то, что она осталась вне всего этого. Она вполне способна провалить столь важный замысел своими требованиями к Капетингу, которого презирает. А заставляет действовать этого коронованного осла только страх нашествия со стороны Барбароссы с востока или с моей стороны — с запада. Он нам даровал мир.
— Знаете ли вы, что короля Людовика во всем королевстве называют Rex Pacificus? А не называют ли вас в Англии также Генрих Rex pacificator?
Осенний ветер на заре этого ноябрьского дня 1158 года мел ступени аббатства Мон-сен-Мишель, поднимая за собой песок. Король Людовик VII был неподвижен, словно статуя, и удрученно смотрел на враждебное море. Он не спал всю ночь. Его жизнь была сплошной чередой неудач и капитуляций. Людовик злился на себя за то, что не был достаточно боеспособным в поединке с этим Плантагенетом и теперь должен заплатить слишком большую цену за мир, который, как утверждал Генрих, он принес королю. Он горько упрекал себя, что согласовал с ним границы Бретани и Нормандии, в то время как Рауль де Фужер и его союзники Пороэ лишь только ждали от него сигнала, чтобы спасти свои герцогства.
