Городские ворота Ньора и его стены уже близки, на этот раз Генрих ждет гостей. Он вызвал их срочно к себе, Алиенора теперь опасается Плантагенета. Неудачное стечение обстоятельств: к Эрменгарде подъехали вооруженные люди, которые не сразу смогли догнать ее. Они сообщили, что на ее охрану и сопровождение напали грабители. Нарбоннцы защищались, среди них есть раненые; они нуждаются в подкреплении и в своей виконтессе, чтобы поддерживать порядок. Не были ли эти бандиты подосланы, чтобы вынудить Эрменгарду покинуть Алиенору? Наемники кишат на дорогах и тоже воруют. Алиенора тут же предлагает своей родственнице часть собственной охраны, чтобы сопроводить ту до Пуатье, и отдает приказы, чтобы виконтесса была более надежно защищена по ее возвращении.
— Не беспокойся. Если Генрих позволил мне добраться до этого места, то только для того, чтобы предложить свою охрану, причем более многочисленную, чем я могла бы пожелать. Ты останешься в Пуатье столько времени, сколько захочешь.
Эрменгарда боится, что больше не увидит Алиенору. Она уехала на арабском коне, который мчался галопом, быстрее остальных…
У подножия донжона Генрих с каменным лицом, лишенным выражения, ждет Алиенору и Ричарда. Алиенора бледнеет, а Ричард, как в детстве, дрожит при виде отца. Для их приема ничего не подготовлено. Замок превратился в казарму, наполненную шумом грубых голосов, в оружейных залах происходили тренировки по владению шпагой, боевой булавой, отработке уколов в чучело. Это военные будни. Все это раньше казалось Алиеноре вполне естественным. Она прекрасно понимала, что завоеватель не может жить только в тени кропильницы или в объятиях красивой женщины. Подобное рассуждение теперь не вызывает прежнего энтузиазма, она больше не влюблена. Генрих предстал перед ней таким, каков есть: грубым и изворотливым военачальником, хотя она знает, что муж может быть и другим. Но теперь Алиенора считает его бесчеловечным. Она даже удивилась, не увидев резвой Розамонды, в которую, как говорят, он по-прежнему влюблен. Супруги не обменялись ни словом, и, поскольку молчание затянулось, Алиенора заговаривает о Бель Амор: он хочет пить и должен получить свою порцию овса.
Вопреки совету отца, Ричард, влюбленный в этого коня, хочет сам отвести его в конюшню, чтобы обтереть соломой. Генрих что-то бурчит о его непокорном характере.
— Мы можем немедленно отправиться в Пуатье, Ричард и я, — предлагает Алиенора, выдерживая взгляд своего супруга.
— Нам надо принять решение.
— Хорошо, говорите. Я вас слушаю.
— Без сомнения, во время блестящих вакханалий, происходивших в Пуатье, вам не было времени следить за переменами ситуации в Пуату? в Нормандии? в Бретани? Вы так мало интересуетесь тем, что я делаю, — говорит он с горечью.
— Мне известно, — повторяет Алиенора, — что вы передали замок Бридье Бернару Фульку де Броссу, заклятому врагу виконта Лиможского, и, учитывая это, я воздержалась от приглашения в замок виконтессы, его супруги.
— Мои враги также и ваши, Алиенора, не забывайте этого.
— Я знаю, что вы встретили в Суассоне графа Филиппа Фландрского, — продолжает она. — Граф Шампанский, Генрих ле Либераль, принадлежал к вашим сторонникам. Моя дочь Мария, проездом через Пуатье, рассказала мне все это. Я знаю также, что вы стали полным хозяином Лузиньяна, с чем вас и поздравляю.
— Мне нравится, что вы это говорите, — насмехается он. — Ваш первый супруг опять ведет себя как дурак набитый. Аквитанцы и бретонцы оставили ему заложников. Все вместе они строят против меня и против вас заговор. Людовик находится в замешательстве и обещает Пороэ не подписывать со мной сепаратный мир, однако он боится своей тени — а еще больше меня — и выходит из спора. И что происходит с заложниками, которых он держит в своих руках? Я — их сеньор, суверен, они — мои вассалы, а он их мне не возвращает. Я требую, а он удерживает. Это нелепый человек. Поскольку срок перемирия истекает, мне придется снова взяться за оружие, покорить область Ванн… осадить Жосслен.
— Один Бог знает, — говорит Алиенора, — какую судьбу уготовили этим заложникам ваши люди!
— Мои люди всегда находились здесь, чтобы служить вам, — раздражается он. — Лучше, чем это делал ваш первый супруг. Ваша память изменяет вам, Алиенора. Легче играть на цимбалах теплым приятным вечерком, чем воевать. Мне кажется, вам нравится, когда дарят короны по дешевке. Вы могли бы постараться обращаться со мной в вашей столице как с королем и пригласить меня туда, как я того заслуживаю. Не забывайте, что она удостоила меня титула герцога Аквитании.
— Если вы любите дифирамбы, то разве прежде я вам пела их недостаточно? Обратитесь к сиренам, у них такой мелодичный голос. Мое место больше не при дворе, Генрих. Вы там надо мной много смеялись. Можно задуть много свечей в своей жизни и сменить свадебные подарки.
Алиенора наконец-то обрела присутствие духа и теперь сражалась жестко.
— Что вы сказали?
Резким и грубым движением Плантагенет схватил супругу за запястья и сжал их так, что чуть не сломал. Она вскрикнула.
— Не играйте со мной в подобные игры. — Он бросил на нее пылающий гневом взгляд. — Вы слишком дорого можете за это заплатить. Я не знаю, что удерживает меня от того, чтобы вас не ударить и приказать запереть здесь, — продолжал он, указывая пальцам на донжон.
В разгар спора появляется Ричард. Он выгладит таким несчастным, таким оскорбленным, что королю на мгновение становится стыдно. Он вспоминает про обещания, данные своей матери Матильде на смертном одре, про обязательства защищать свою семью и жену. Плантагенет старается овладеть собой, пока гнев не охватил его полностью, не вызвал дрожь и не начались конвульсии.
— Я думаю, что мы все сказали друг другу, — вступила в разговор Алиенора, — и я желаю немедленно вернуться в Пуатье вместе с сыном.
— Вы уедете только завтра. Этой ночью вы будете спать в соседней с моей комнатой, под хорошей охраной. И вернетесь в Пуатье в компании с Патрисом Солсбери, который станет правителем Пуату, моим первым представителем там со всей полнотой власти. Давно пора призвать к порядку Рауля де Фей, вашего отвратительного дядюшку, мародера и жулика, и отправить в собачью конуру вашего старого раздатчика хлеба и всех этих бесполезных работников, которые воображают, будто служат вам. Ваша семья из Шателлеро. Аквитанцы — все предатели, они поймут, что у меня с ними нет ничего общего. Я верну себе одно за другим их семейные гнезда, эти рассадники вероломства. Я пойду на приступ. Они все будут у моих ног: Туары, графы Ангулемские и графы де ла Марш; Лузиньяны уже там, и вы тоже, мадам: я поставлю вас на колени. Вы думаете, я не в курсе всего, что произошло в Пуатье в мое отсутствие? Ричард Илчестер, наш архидьякон в этом городе, самый верный и надежный из всех моих советников.
— Действительно, — с насмешкой отвечает Алиенора, — думаю, что вы имеете в виду того, кого прозвали «чокнутым» в Кентербери? Илчестер — это предмет ненависти Беккета, предатель Церкви, но зато верен вашим Кларендонским уложениям. С чем вас и поздравляю, Генрих.
