Это прекрасный случай, который я не могу упустить, дабы служить фараону и моей стране.
Софхатепу не оставалось ничего иного, как ответить:
— Я немедленно сообщу ее величеству о вашей просьбе.
— Я дождусь вашего посыльного, — сказал Хнумхотеп, пожимая Софхатепу руку.
— Как вам угодно, мой повелитель, — ответил распорядитель.
Оставшись один, Хнумхотеп нахмурился и стиснул зубы так крепко, что его широкий подбородок стал похож на гранитную плиту. Глубоко задумавшись, он начал расхаживать по комнате. Он не сомневался в преданности Софхатепа, но не очень рассчитывал на его храбрость и решимость. Хнумхотеп пригласил распорядителя потому, что хотел сделать все возможное, но он почти не надеялся на благополучный исход. Не без волнения он задавался вопросом, удовлетворит ли царица его просьбу, пригласив к себе. Как же ему поступить, если она откажет? К царице следовало относиться серьезно. Возможно, ее острый ум распутает туго завязанный клубок и не допустит разрыва отношений между фараоном и жрецами. Нет сомнений, Нитокрис известно о недостойном поведении юного фараона и она серьезно огорчена этим. Ведь она царица, славившаяся проницательным умом, к тому же она жена, переживающая радости и печали так же, как все жены. Разве недостойно сожаления то, что храмовая собственность конфискуется, отнимается у храмов, чтобы поступления от нее швырнуть к ногам какой-то танцовщицы?
Золото через окна и двери устремилось во дворец на острове Биге. Лучшие мастера страны стекались туда и работали днем и ночью, изготавливая мебель для покоев дворца, драгоценности для его хозяйки, украшения для ее одежды. А где… где же фараон? Он покинул жену, гарем, своих министров и больше ничего не желал, кроме как проводить время во дворце этой обольстительной шлюхи.
Хнумхотеп тяжело вздохнул и пробормотал про себя: «Тот, кто восседает на троне Египта, не должен проводить время в праздности».
Вскоре он погрузился в глубокие размышления, но ему не пришлось долго ждать, ибо вошел его распорядитель и просил разрешения принять посыльного из дворца. Первый министр разрешил ему войти. Он ждал появления этого человека затаив дыхание, ибо, несмотря на сильную волю и стальные нервы, в это решающее мгновение у него задрожали губы. Вошел посыльный и в приветствии склонил голову.
— Ее величество царица дожидается вас, — кратко сообщил тот.
Хнумхотеп тут же собрал кипу петиций и направился к своей коляске, которая умчала его во дворец. Он не ожидал, что посыльный явится столь быстро. Царица явно испытывала беспокойство и печаль, мучительную боль от своего одинокого заточения. Несомненно, она изо всех сил пыталась сохранять самообладание, хотя на нее давила тяжесть оскорбления и лишения. Она размышляла, скрываясь под суровой маской спокойствия и гордости. Хнумхотеп почувствовал, что царица разделяет его мнение и смотрит на события глазами жрецов, а также всех сообразительных граждан страны. Как бы то ни было, он выполнит свой долг и оставит дальнейший ход событий на усмотрение богов.
Оказавшись у дворца, первый министр немедленно отправился в покои царицы. Вскоре его пригласили на аудиенцию с ней в зале для официальных приемов. Хнумхотепа проводили в зал, он направился к трону.
Он склонил голову, его лоб коснулся каймы одеяний царицы. Первый министр обратился к царице с большой торжественностью:
— Мир вашему величеству, свету солнца, блеску луны.
— Мир вам, первый министр Хнумхотеп, — спокойно ответила царица.
Первый министр выпрямился, но его голова осталась опущенной.
— Язык самого покорного слуги не в силах выразить благодарность вашему блистательному величеству за то, что вы были так добры и приняли меня, — покорно сказал он.
Царица ровным голосом ответила:
— Я уверена, что вы не стали бы домогаться аудиенции, если бы в том не было крайней необходимости. Поэтому я не медля приняла вас.
— Хвала мудрости вашего величества, ибо дело воистину весьма серьезное и касается самой сути государственной политики.
Царица молча ждала, пока первый министр соберется с духом. Он продолжил:
— Мой повелитель, я столкнулся со столь грозными препятствиями, что меня обуревают опасения, удастся ли мне выполнить долг сообразно моей совести и вашей воле.
Хнумхотеп бросил взгляд на спокойное лицо царицы, словно проверяя, как та восприняла его слова, и ожидая, когда она попросит его высказаться подробнее. Царица поняла, что скрывается за его нерешительностью, и сказала:
— Говорите, первый министр, я вас слушаю.
— Я сталкиваюсь с упомянутыми препятствиями, — продолжил он, — после того как фараон издал указ конфисковать большую часть храмовой собственности.
Жрецы обеспокоены и прибегли к петициям, которые они покорно представляют фараону, ибо знают, что храмовая собственность пожалована им фараонами в духе благосклонности и доброй воли. Они озабочены тем, что отмена этой привилегии вызовет большое недовольство.
Первый министр снова умолк, затем продолжил:
— Духовенство, ваше величество, является армией фараона в мирное время. Мир требует людей более жесткого характера, чем солдаты, а среди них есть учителя, врачи, проповедники, а также министры и губернаторы. Эти люди без колебаний расстанутся со своей собственностью, если того потребуют суровые обстоятельства войны или голода, но… — Он снова умолк и, понизив голос, продолжил: — Но больше всего их печалит то, что это богатство растрачивается совсем иначе…
Первый министр не стал уточнять свой намек, ибо не сомневался, что царица все понимает и все знает. Но она никак не откликнулась на его слова, и, не видя иного выхода, как вручить ей петиции, он сказал:
— В этих петициях, ваше величество, выражены чувства главных жрецов храмов. Мой повелитель, фараон, отказался принять их. Ваше величество могло бы просмотреть их, ибо те, кто представил свои жалобы, являются частью преданных вам людей и заслуживают вашего внимания.
Царица согласилась принять петиции, первый министр положил их на большой стол и стоял безмолвно, опустив голову. Царица ничего не обещала, да Хнумхотеп и не ждал от нее подобного шага, но он обрадовался тому, что петиции приняты к рассмотрению. Царица разрешила ему удалиться, и он вышел, прикрыв руками глаза.
Возвращаясь в Дом правительства, первый министр подумал про себя: «Царица крайне опечалена.
Возможно, ее печаль сослужит добрую службу нашему правому делу».
Нитокрис
Первый министр исчез за дверью, и царица осталась одна в большом зале. Она опустила голову, увенчанную короной, на спинку трона, закрыла глаза и тяжело вздохнула. От печали и боли ее дыхание сделалось горячим и сдавленным. Сколько же она вытерпела и сколько выстрадала. Даже ее окружение не ведало о языках пламени, безжалостно терзавших ее нутро, но она взирала на людей безмолвно, словно сфинкс.
