Пришло в голову вот что: выволочь тело из сада в переулок. Мало ли? Может, немца разбойники зарезали.
Алёша взял хрипящего лейтенанта под мышки, поволок. Спохватился, что нельзя оставлять плащ с треуголкой. Подобрал. Снова поволок.
Немец был тяжёлый, от тряски вскрикивал, поэтому тащить его нужно было плавно и с остановками. Мелькнула мысль: не прикончить ли? Всё равно ведь пропадёт, а с мёртвым телом проще. Но тогда получится, что прав Мюльбах и нет у русского офицера чести…
— Погоди ты, погоди. Не шуми! — Алёша тянул раненого по дорожке, поминутно озираясь, далеко ль ещё до забора. — Оба пропадём. Я вот тебя к доктору… Выбраться бы только.
Боялся, что придётся и полуживого человека, будто тюк, через ограду переваливать, но на счастье в заборе была калитка на щеколде. Ещё один рывок, и дуэлянты оказались в переулке, вне дворцовой территории.
Хвост экипажей, доставивших гостей на ассамблею, загибаясь из-за угла, тянулся и по переулку, но калитки, хваление Всевышнему, не достигал. Здесь, на отдалении от внутреннего двора, приткнулись повозки поплоше, принадлежавшие людям небольшого достатка и негордого звания.
На самой последней из них, по виду мало отличавшейся от обыкновенной телеги, кучера не было. Должно быть, отошёл поболтать с другими возницами.
Алёша увидал в этой счастливой оказии Божий промысел.
Повозку надобно отогнать в тёмное место. Кладем туда раненого, везем берегом в Немецкую слободу, там гошпиталь. У ворот лейтенанта выгрузить. Крикнуть, непременно по-немецки, что подобрал-де раненого на улице. Никто не догадается, что привёз русский, бегству доброхота не удивятся — кому охота за своё же милосердие с туземной полицией объясняться. А выживет шваб или помрёт, это уж воля Божья.
Самому после этого скорее гнать назад во дворец. Ежели повезёт, князь-кесарь хватиться своего адюшана не успеет…
Вдруг у Мюльбаха изо рта выдулся кровавый пузырь и лопнул. Раненый вцепился Попову в запястье, вытаращил невидящие глаза и просипел:
— Экселенц? Я лейтенант фон Мюльбах, нарочный от герра королевского секретаря…
Видно, швабу прибредился посланник, к которому он скакал столько дней.
Жалея бедолагу, Алексей похлопал его по щеке: успокойся.
— Я скакал десять суток из самого Могилёва… Вот потайная шкатулка… В ней письмо…
Он стукнул себя по левой стороне груди. Раздался глухой стук.
В горле у курьера заклокотало, голова откинулась назад. Пальцы, сжимавшие Алексею руку, ослабели. Кончился! И дыхания нет…
Теперь везти в Немецкую слободу незачем. Перекрестившись и закрыв покойнику веки, прапорщик выпрямился.
Можно было возвращаться на ассамблею. Отсутствие выходило не таким уж долгим. Глядишь, и обойдётся.
Он поправил мундир, шейной галстух — да чуть не вскрикнул.
Весь перед был мокрым от крови. Пока тащил раненого да к себе прижимал, сверху донизу перепачкался!
В таком виде нечего было и думать во дворец являться. Лучше уж прямиком в съезжую избу: вот он я, убивец, казните! Что делать, Господи? Неужели жизни конец, могила? От мелькнувшего в голове слова «могила» из памяти выскочило другое, похожее — «Могилёв». Его перед смертью немец произнёс — скакал-де из самого Могилёва. Как из Могилёва?
Попов встрепенулся. В Могилёве ставка короля Карла! Мюльбах, между прочим, поминал и «герра королевского секретаря»! Что за письмо доставлено? От кого? Кому? Гвардии прапорщик вытащил из-за пазухи у мертвеца небольшую коробочку, сверкнувшую под луной лаковым блеском. На крышке было что-то нарисовано. Нет, это инкрустация. Бабочка, что ли. Или стрекоза. В темноте не рассмотреть.
Дрожащими пальцами Попов завертел шкатулку, пытаясь понять, как она открывается.
Дело-то выходило тайное, важное! Если курьер прибыл из шведского лагеря, это всё меняет.
Проклятая шкатулка открываться не желала. Сколько Алёша ни скрёб по ней ногтями, разъёма нащупать не мог. Швов разных было много, поскольку коробка вся состояла из квадратных пластин, но ни крючка, ни замочка нигде не обнаруживалось. Лишь щербина на задней стороне — от того укола шпагой. Гонец говорил, что шкатулка потайная. Значит, не ведая секрета, её не растворишь. Расколотить камнем?
Но, несмотря на испуг и волнение, Попов был слишком опытным агентом, чтоб совершить подобную глупость.
К Журавлёву надо! У него руки ловкие, сообразит, как открывается сей заколдованный ларчик. Труп, однако, оставлять тут нельзя. Скоро начнут разъезжаться гости, да и рассвет близок. Тайному курьеру лучше до поры исчезнуть.
Снова пришлось волочь тело по земле — вдоль забора, потом вниз по берегу, к реке. С мертвяком управляться было легче, чем с живым. Будто мешок муки волоком тянешь.
У самой кромки воды Попов остановился, жадно глотая воздух.
Порылся у гонца в карманах, за голенищами, прощупал складки одежды.
Нашёл бумаги, которых из-за темноты прочесть было нельзя. Ещё забрал кольцо, табакерку, монеты из кошеля (если найдут тело, подумают на грабителей). Закинул на середину Яузы всё, кроме денег, которые, как говорится, всякому хозяину рады.
По какому закону лейтенант фон Мюльбах веровал в Бога, узнать было неоткуда. Но большинство швабских немцев католики, поэтому Алёша наскоро прочёл «Те Deum» и спихнул покойника в воду, где речка немного подмыла бережок. Сверху воткнул в ил корягу, чтобы прах не унесло течением. Может, ещё пригодится.
Ну, с этим всё. Далее оставалось полагаться лишь на Господню милость, богиню Фортуну и собственную голову, которая, правду сказать, удерживалась на Лешкиных плечах тонюсенькой ниткой.
Что сбежал с ассамблеи, князь-кесаря не дождавшись и не известив, уже провинность страшная. Иные и за меньшие вины от грозного наместника жизни лишались.
Ну а если окажется, что в шкатулке обычная дипломатическая переписка и гонец прибыл не из шведского лагеря, тогда ждёт гвардии прапорщика казнь лютая, неминучая.
Может, не надо к Журавлёву? Тот начальству донесёт сразу, не пожалеет.
«Тогда не буду палача дожидаться, пущусь в бега. Не впервой», — отчаянно махнул Лёшка. Накинул лейтенантов плащ. А то часовые в Преображёнке увидят окровавленный мундир, кликнут караульного начальника. Ни к чему это.
Взял шпагу в ножнах под мышку и полез на высокий берег.
Хорошо хоть до Преображенского приказа было недалече.
Глава 4
Шкатулка
Вот за ларец принялся он:
Вертит его со всех сторон
И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
И. А. Крылов
Сержант Журавлёв, на которого у Алёши теперь была вся надежда, своего угла на свете не имел и обыкновенно ночевал прямо в приказной избе.
