На минуту миледи смолкла и устремила взор на мерцавшее пламя свечи, стоявшей в центре длинного соснового стола, как бы разделявшего комнату на две части. Затем герцогиня отвела глаза от вздрагивающего в полумраке язычка пламени и, в упор взглянув на Шарлотту, спросила:
— А другая твоя сестра? Та, что была с тобой в Лондоне и с которой я имела честь познакомиться во время вашего достопамятного визита? Надеюсь, она в добром здравии?
Пасторская дочь испустила протяжный вздох, исполненный глубочайшей печали, и тихо промолвила:
— Энн покинула этот мир пять месяцев спустя после смерти Эмили.
— Не могу поверить, дорогая Шарлотта! — потрясенно воскликнула герцогиня. — Этой милой, прекрасной девушки уже нет среди нас?!
Она немного помолчала, переводя дыхание после этого пафосного возгласа, а затем печально спросила:
— Так, значит, ты лишилась всех своих сестер, милая Шарлотта?
Пасторская дочь удрученно кивнула и, давясь подступившими слезами, проговорила:
— И сестер, и брата. Лишь отец, благодарение Богу, еще не оставил меня, дорогая Кэтрин. Если бы не он и не мой любимый Артур, я уж, верно, сошла бы с ума!
Воцарилось глубокое молчание. Обе женщины погрузились в мучительно-гнетущие размышления. Первой нарушила устрашающую, леденящую кровь тишину леди Кэтрин:
— Мне почему-то кажется, — мрачно произнесла она, — что мы с тобой стали несчастными жертвами какого-то злого Рока. Я потеряла самое главное, что было у меня в этой жизни — свою Любовь; ты похоронила практически всех своих близких. Тебя и меня неотступно преследуют неотвратимые темные силы. Отчего это происходит? Как случилось, что нам с тобою выпал страшный жребий сделаться вечными пленницами беспощадных дьявольских сетей?
Шарлотта ничего не ответила. Ей не хотелось подвергать и без того глубоко страдающую герцогиню еще одному жестокому испытанию, открыв ей леденящую душу правду. «Узнай сейчас миледи о сатанинских кознях своего родного деда Чарльза Лонгсборна, с ней, несомненно, сделался бы удар», — мысленно заключила благоразумная пасторская дочь.
— И все же я полагаю, что для тебя еще есть надежда обрести счастье в этой жизни и свернуть со страшного пути, ведущего к погибели, — убежденно заявила леди Кэтрин. — Ведь у тебя, милая Шарлотта, остался еще отец и супруг, который, очевидно, тебя любит и к которому ты, вероятно, питаешь пылкое ответное чувство. Ведь это так, дорогая?
— Ах, Кэти! Одному Богу известно, как я люблю моего Артура! — горячо отозвалась пасторская дочь. — Он стал для меня единственным отрадным утешением, единственным животворящим лучом света в непроглядном мраке нашего бренного земного бытия! Уж, верно, сам Господь послал мне эту великую целительную Любовь за все мои отчаянные страдания!
— Тебе повезло, милая Шарлотта! — с исполненным глубокой душевной болью вздохом произнесла герцогиня. — А вот я уже наверняка обречена на погибель. Я осталась совсем одна в этом ненавистном жестоком мире! Одна, как перст!
— Но, Кэти, — возразила Шарлотта, — у тебя ведь есть любящий муж и брат, который желает тебе добра — я в этом убеждена. И, уж конечно, ты просто не имеешь права забыть о своей дочери! Она — твоя неотъемлемая частица, в ее жилах течет твоя кровь, и в будущем она станет продолжательницей твоего рода, матерью твоих внуков!
— Насчет дочери ты права, — ответила миледи, — Я не могу забыть о ней и, возможно, когда-нибудь заберу ее из Хитернлин-Холла, чтобы больше никогда с нею не разлучаться. Что же касается остальных моих родственников, о которых ты, дорогая Шарлотта, давеча упомянула, то я, как ты уже, верно, поняла, отреклась от них. Линдлей Лонгсборн-Моорлэнд и Эдгар Хитернлин разбили мою жизнь и стали мне совершенно чужими. Они словно бельма на моих глазах. И теперь я признаю лишь одну ветвь своей родии — материнскую. По крайней мере, благодаря наличию этой родни я получила возможность воспользоваться фамилией, которая не вызывает во мне того бурного шквала негодования и отвращения, какой неизменно подымается в моей душе от одного лишь упоминания в моем присутствии фамилий Лонгсборн, Моорлэнд и Хитернлин.
— Мак-Клори? — спросила Шарлотта с особым нежным трепетом. — Ты имеешь в виду фамилию Мак-Клори, Кэти?
— Именно Мак-Клори, дорогая, — подтвердила леди Кэтрин, — Ты же слышала, что теперь я представляюсь исключительно под этой фамилией.
— Это была фамилия твоей матери, не так ли, милая Кэтрин?
— Совершенно верно. Мак-Клори — девичья фамилия моей матери, а также всей моей родни по материнской линии.
Дочь пастора молчала. Ее воспаленный мозг немедленно принялся перерабатывать только что полученную информацию и сопоставлять факты. Мать леди Кэтрин имела ирландские корни — об этом Шарлотта знала еще с далекой коуэн-бриджской поры. Но лишь сегодня за обедом, когда миледи представилась под фамилией Мак-Клори, пасторская дочь впервые насторожилась. Слишком невероятным казалось ей подобное совпадение новоявленной фамилии герцогини с фамилией ее собственных ирландских родственников. И если за обедом у пасторской дочери лишь блеснула дерзкая догадка относительно причины этого странного совпадения, то теперь это мимолетное озарение постепенно превращалось в непреложную уверенность. И все же Шарлотта не могла успокоиться, пока не получила конкретного подтверждения своей смелой мысли со слов самой миледи. А потому пасторская дочь стала засыпать свою знатную подругу настойчивыми вопросами.
— Скажи, дорогая Кэти, твоя мать до замужества жила в Ирландии? — был ее первый вопрос.
— Насколько мне известно — да, — ответила миледи.
— А что ты знаешь о ее родне? — продолжала свой пристрастный допрос Шарлотта.
— Боюсь, что я располагаю достаточно скудными сведениями о родственниках моей матери, — печально отозвалась герцогиня, — Кажется, ее семья проживала где-то в этих краях, недалеко от Банбриджа. Мой покойный отец рассказал мне когда-то, что Мак-Клори изначально слыли людьми среднего достатка, но потом их финансовое положение изменилось к лучшему. Мой дед, отец моей матери, ухитрился разбогатеть на каком-то коммерческом предприятии. По-видимому, Мак-Клори очень дорожили нажитым их трудом благосостоянием. Должно быть, по этой причине они и отвернулись от моей матери, когда она тайно обручилась со священником и уехала с ним жить в английскую провинцию. Но, полагаю, их вполне можно извинить, ибо они руководствовались благими побуждениями и желали моей матери только счастья. В конце концов, ведь моя ирландская родня не имела ни малейшего понятия об истинном положении моего отца, об его знатном роде и о законном пэрском титуле.
Шарлотта немного помолчала, все больше и больше утверждаясь в подлинности своей догадки, и наконец решилась задать леди Кэтрин главный, исчерпывающе разъясняющий суть дела вопрос.
— Кэти, — с необыкновенной нежностью начала пасторская дочь, — скажи мне только одно: как звали твоего ирландского деда, отца твоей матери?
— Его звали Патриком, — просто ответила миледи. — Мой отец упоминал, что в округе, где жили представители почтенного рода Мак-Клори, моего деда еще с юных лет по неведомой причине прозвали «Красным Падди»… А в чем, собственно, дело, дорогая Шарлотта? Почему ты так настойчиво расспрашиваешь меня о родне моей матери?
