Ручей бежал совсем недалеко от места моего давешнего ночлега, но почему-то до сих пор он оставался за пределами моего внимания, хотя, как выяснилось теперь, и заявлял о своем существовании достаточно настойчиво и громогласно. Однако озадачило меня вовсе не то обстоятельство, что этот дивный источник был для меня невидимым вплоть до настоящего момента; куда больше меня взволновало другое. Я мысленно прикинула последний отрезок моего пути накануне, постаралась вспомнить, в каком направлении я двигалась. По всему выходило, что моя заповедная тропа пролегала как раз через стремнину ручья.
Так, значит, я и вправду пересекла этот стремительный водный поток, сама того не заметив? Да, определенно, все было именно так; никаких сомнений тут быть не могло. «Впрочем, — размышляла я, — учитывая состояние, владевшее мною последнее время, меня уже ничто не должно удивлять». К тому же, когда все земное пространство в округе омыто водой, отличить застоявшуюся вязкую слякоть непроходимого бездорожья от более обильных стоков долинных ручьев подчас бывает весьма затруднительно, в особенности, если бредешь практически наугад в сгустившихся сумерках под стихийным разгульем неугомонного ливня.
Теперь я с наивозможнейшей остротой почувствовала всю устрашающую безысходность своего положения. Я оказалась загнанной в коварную ловушку всемогущей Судьбы, со всех сторон отгородившей меня от внешнего мира и его неугомонной суеты. Позади меня горделиво вздымаюсь могучее крутое взгорье, впереди стремительно неслась мощная стихийная струя бурного, полнокровного водного потока. И хотя препятствия эти были вполне преодолимы, я ощущала себя в совершеннейшем тупике, безжалостно отрезавшем меня от времени и пространства. Будто бы я стала случайной пленницей величественных и непостижимых природных сил — чарующих и одновременно неумолимых в своей первозданной суровости.
Эта мысль привела меня в страшное смятение, но она же вселила неистовое желание бороться с безрассудными силами Природы, внушила отчаянную волю к победе в этом отнюдь не равном поединке. Меня внезапно обуяло неодолимое стремление поскорее освободиться от этого страшного гнета, какой неотвратимо налагала на меня собственная трусость. Я избрала себе опасного противника — ведь брошенный мной вызов посылался отнюдь не простому смертному, вроде меня самой, но самой Природе.
Чтобы иметь возможность атаковать своего незримого противника по всем правилам, мне необходимо было, прежде всего, вырваться из весьма искусно подстроенной им западни. Сознание того, что я — пленница, душило меня, стремительно захлестывая волной отчаяния. Я должна была непременно продолжить свой путь. Но в каком направлении мне следовало двигаться, если проход был отрезан со всех сторон? Я снова, — теперь уже в последний раз, — бросила тревожный взгляд на быстротечную струю ручья, через которую пролегала моя давешняя тропа. «А что, если вернуться? — внезапно явилась мне нелепая мысль. — Вернуться? Но куда?» Я с невыразимым ужасом осознала, что по ту сторону этого, казалось бы, безмятежного ручья притаилось ПРОШЛОЕ — поистине страшное, неотвратимое, готовое в любую минуту поглотить меня. Я тотчас отвернулась, чтобы прогнать неумолимо преследующую меня тень сего злополучного мерзкого демона. В глазах моих снова потемнело; почувствовав, что нос мой упирается во что-то скользкое, я инстинктивно отступила назад, и непроглядная пелена мрака, заслонившая мой праздный взор столь внезапно, тут же рассеялась.
Передо мной во всей своей красе развернулось величественное взгорье, могучую вершину которого торжественно венчала горделивая старинная церковь; ее стройный фасад теперь уже более отчетливо проступал сквозь туман. Судя по всему, разум мой наконец прояснился, и мои просветленные мысли снова беспрепятственно устремились в то благостное русло, в какое направлялись они до того проклятого момента, как неотступное прошлое бесцеремонно ворвалось в мое сознание и решительно пресекло их мирное течение. «Вперед! Только вперед! — мысленно приказала я себе. — Теперь самое главное — добраться до церкви». Я возвела руки к Небесам и послала Всевышнему горячую молитву, чтобы этот дивный вековой храм стал моим последним приютом и затем, не теряя больше ни минуты, уверенной и твердой поступью направилась к своей новообретенной заветной цели.
Взгорье оказалось слишком крутым и скользким от щедрых потоков нескончаемых ливней; к тому же повсюду в округе стелился влажный густой туман. Все эти досадные недоразумения весьма осложняли мое дальнейшее продвижение, изрядно притормозив внезапно нахлынувшую было на меня неожиданную прыть.
Прямо передо мною постепенно разворачивалась безбрежная гряда диких суровых холмов, подернутых все той же плавно струящейся белесой пеленой тумана. Сие пресловутое атмосферное явление Альбиона достаточно красноречиво напоминало о себе здесь, на этих пустынных, овеваемых всеми ветрами сельских просторах. Туманная пелена, обступившая взгорье со всех сторон, попеременно сгущалась и прояснялась — то становясь суровой непроходимой мглою, то превращаясь в легкую прозрачную дымку, словно бы невзначай подернувшую эти безлюдные окрестности. И в зависимости от этого необозримые кряжи холмов, тянувшихся вдоль предполагаемой мною линии горизонта, то и дело проступали сквозь непроглядную муть на зримую поверхность и снова исчезали в своем надежном потайном укрытии.
Когда я уже начала было думать, что пути моему не будет конца, и почти отчаялась в своей надежде выбраться на вершину взгорья, только тогда я наконец ее достигла. Мой рассеянный взор стал беспорядочно блуждать по округе.
Местность, где я оказалась, хранила на себе унылый отпечаток уединения и заброшенности. Несмотря на ужасную слабость, сковавшую меня и грозившую по меньшей мере головокружением, я все же решилась глянуть вниз, чтобы иметь возможность реально оценить всю опасность проделанного мною достаточно рискованного подъема. Должно быть, меня совершенно обуздало естественное стремление благополучно вскарабкаться на эту вершину, если, помимо смутных очертаний дикой гряды холмов, я не замечала ровным счетом ничего вокруг. Как оказалось, путь мой пролегал через мощенную каменными плитами деревенскую улицу, громоздящуюся от самого подножия взгорья прямо сюда, к его вершине. По обеим сторонам тянулись жилые дома, отделанные камнем; их силуэты мягко сливались с покрывающей их бесконечной завесой тумана.
«Какое странное, дикое место!» — подумалось мне. — Пожалуй, я слишком поспешила давать этим суровым холмистым окрестностям однозначное, и, как мне теперь показалось, слишком тривиальное для них определение «деревня». Попросту сие бесхитростное наименование было первым, что подвернулось под мои постоянно витающие в прострации мысли, хотя на подобное заключение имелось столь же мало оснований, как, к примеру, на то, чтобы объявлять деревней крупный, щедро оснащенный всевозможными производственными предприятиями город.
Та заповедная глушь, куда неотвратимо доставили меня могущественные силы Судьбы, никак не могла характеризоваться обыденными конкретными понятиями типа «города» и «деревни». Ни то ни другое отнюдь не вызывало у меня каких-либо более или менее существенных ассоциаций с тем, что я видела вокруг.
Слишком уединенное расположение местности, ее непостижимое отдаление от мирской суеты, сравнительно немногочисленное население (о чем можно было судить по довольно-таки скудному числу каменных жилых домов, разбросанных по склону взгорья), а также явное отсутствие малейших намеков на возможность существования здесь фабрик, заводов и прочих неотъемлемых атрибутов типично устроенной светской жизни, совершенно очевидно исключали первое. Что же касается второго, то, в соответствии с моими представлениями о характерных особенностях сельского быта, жизнь в деревне — пусть не столь яркая и блистательная, как в городе, однако ничуть не менее своеобразная, интересная, исполненная особого, ни с чем не сравнимого очарования, — всегда кипит бурным ключом. От зари до зари даже в самых потайных закутках населенных английских провинций творится беспрестанная суета. Повсюду здесь господствует интенсивное движение, шумная возня, неугомонная деловитость — совершенно чуждые праздным увеселениям большого света и укрытые от его пустой ничтожной фальши столь же надежно, точно дикий муравейник, запрятанный от любого неожиданного вторжения в непроходимых дебрях суровой лесной чащобы, однако хранящий внутри своих недосягаемых пределов немеркнущий вовеки принцип Жизни.
