«Вот он!» — подумала девушка, пристально вглядываясь в конверт, будто бы норовя проникнуть своим испепеляющим взором сквозь внешний бумажный слой и выявить для себя самую суть послания. — «Вот он — решающий приговор Судьбы!»
Дрожащими руками она вскрыла конверт и несколько раз перечитала содержание письма. Сначала, под наплывом чувств, не будучи в силах совладать с совершенно обуздавшим ее неистовым волнением, Шарлотта с неутолимой жадностью всматривалась в строчки, написанные ровным и четким мужским почерком, но крывшийся за ними заветный смысл словно бы истаивал в воздухе, не доходя до сознания девушки. И лишь при повторном прочтении каждого предложения пасторская дочь мало-помалу стала воспринимать сущность значения отдельных фраз, из которых постепенно складывалось единое целое следующего содержания:
«<…> Я пытаюсь судить о том, что вы такое, на основании вашего письма, по-моему, очень искреннего, но, как мне кажется, подписанного не настоящим вашим именем. Как бы то ни было, и на письме и на стихах лежит один и тот же отпечаток, и я легко могу понять то состояние души, которым они продиктованы… Вы обращаетесь ко мне за советом, как вам распорядиться вашими талантами, но просите их оценить, а между тем мое суждение, возможно, стоит очень малого, а совет может быть дорог. Вы, несомненно, и в немалой степени одарены „способностью к стихосложению“, как говорит Вордсворт. Я называю ее так отнюдь не с целью умалить эту способность, но в наше время ею обладают многие. Ежегодно публикуются бесчисленные поэтические сборники, не возбуждающие интереса публики, тогда как каждый такой том, явись он полстолетия тому назад, завоевал бы славу сочинителю. И всякий, кто мечтает о признании на этом поприще, должен быть, следовательно, готов к разочарованиям.
Однако вовсе не из видов на известность — ежели вы дорожите собственным благополучием — вам нужно развивать свой поэтический талант. Хоть я избрал своей профессией литературу и, посвятив ей жизнь, ни разу не жалел о совершенном выборе, я почитаю своим долгом остеречь любого юношу, который просит у меня совета или поощрения, против такого пагубного шага. Вы можете мне возразить, что женщинам не нужно этих упреждений, ибо им не грозит опасность. В известном смысле это справедливо, однако и для них тут есть опасность, и мне со всей серьезностью и всем доброжелательством хотелось бы о ней предупредить вас. Позволяя себе постоянно витать в эмпиреях, вы, надо думать, развиваете в себе душевную неудовлетворенность и точно так же, как вам кажутся пустыми и бесцельными вседневные людские нужды, в такой же мере вы утратите способность им служить, не став пригодной ни к чему иному. Женщины не созданы для литературы и не должны посвящать ей себя. Чем больше они заняты своими неотложными обязанностями, тем меньше времени они находят для литературы, пусть даже в качестве приятного занятия и средства к самовоспитанию. К этим обязанностям вы не имеете пока призвания, но, обретя его, все меньше будете мечтать о славе. Вам не придется напрягать свою фантазию, чтоб испытать волнение, для коего превратности судьбы и жизненные огорчения — а вы не избежите их, и так тому и быть, — дадут вам более, чем нужно, поводов.
Не думайте, что я хочу принизить дар, которым вы наделены, или стремлюсь отбить у вас охоту к стихотворству. Я только призываю вас задуматься и обратить его себе на пользу, чтобы он всегда был вам ко благу. Пишите лишь ради самой поэзии, не поддаваясь духу состязания, не думая о славе; чем меньше будете вы к ней стремиться, тем больше будете ее достойны и тем верней ее, в конце концов, стяжаете. И то, что вы тогда напишите, будет целительно для сердца и души и станет самым верным средством, после одной только религии, для умиротворения и просветления ума. Вы сможете вложить в нее свои наиболее возвышенные мысли и самые осмысленные чувства, чем укрепите и дисциплинируете их.
Прощайте, сударыня. Не думайте, что я пишу так потому, что позабыл, каким был в молодости, — напротив, я пишу так потому, что помню себя молодым. Надеюсь, вы не усомнитесь в моей искренности и доброте моих намерений, как бы плохо ни согласовалось сказанное мной с вашими нынешними взглядами и настроением: чем старше будете вы становиться, тем более разумными будете считать мои слова. Возможно, я лишь незадачливый советчик, и потому позвольте мне остаться вашим искренним другом, желающим вам счастья ныне и в грядущем
Робертом Саути».
Учитывая то вдохновенное состояние души, какое безраздельно владело Шарлоттой в последние месяцы, нетрудно представить себе, что письмо Саути стало для нее самым страшным ударом, какой она только могла ожидать от жизни в ближайшее время. Да, это был крах… совершеннейший крах всех отчаянных надежд и прекрасных иллюзий! Шарлотта сразу же почувствовала себя невероятно уставшей от всех мирских забот и полностью опустошенной. Девушка вновь впала в унылую апатию, и это состояние угнетаю ее сознание в течение нескольких последующих дней. Но затем она почувствовала в себе внезапную перемену: будто бы с нее свалился тяжкий камень, дотоле беспощадно давивший ее душу нестерпимым гнетом, теперь же давшей ей наконец долгожданную свободу.
Подобно тому, как больной, страдавший опасным затяжным недугом, мало-помалу возвращается к жизни после минувшего кризиса, сознание Шарлотты постепенно воскресало, переборов последствия сразившего его удара, одновременно очищаясь от всякой скверны. Но сие чудотворное очищение произошло не раньше, чем последний блик Надежды — этого ясного светила, озаряющего все человечество, — истаял в беспросветной тьме в опустошенных недрах души пасторской дочери. Лишь вслед за тем наступило наконец то блаженное состояние, какого несчастная ждала столь отчаянно и страстно — состояние истинного смирения.
Отныне Шарлотта исполняла свои наставнические обязанности с удвоенным усердием и покорностью. Правда, ее работа не стала менее скучной и однообразной, чем прежде, но теперь молодая леди находила в своем здоровом, полноценном труде необходимое удовольствие, обеспечивающее ей вожделенное спокойствие духа. Призрачные иллюзии несбыточных надежд перестали терзать изнуренное сердце девушки. И это обстоятельство самым чудотворным образом отразилось на всем ее облике — как на внешности, так и на манере поведения.
Нельзя сказать, чтобы ее внешность претерпела за этот период какие-либо явные изменения — нет. Все ее черты остались прежними, но, в то же время, они прониклись каким-то непостижимым одухотворением. Настроение Шарлотты стало ровным, манеры ее преисполнились благородного достоинства. Словом, юная леди прямо-таки дышала чарующей первозданной свежестью подлинного освобождения от опостылевших тягот мирской суеты, словно бы тело ее окунули в священные воды библейской реки Иордан.
Разумеется, столь благостная перемена, постигшая душевное состояние Шарлотты, не укрылась от наблюдательных очей ее младшей сестры.
— Я бесконечно рада за тебя, милая сестрица, — сказала Энн, ласково улыбнувшись. — Ты выглядишь куда лучше, чем несколько дней назад!
— Спасибо, моя дорогая, — ответила Шарлотта. — Ты права: мне и в самом деле гораздо лучше. Благодарение Богу, мне удалось оправиться от того страшного потрясения скорее, чем я могла себе представить.
