— Но кто сказал вам об этом?
— Ваши сестры, конечно.
— Я так и думала! Они всегда неизмеримо преувеличивают мои способности. А между тем я и вполовину не такая искусная художница, как Шарлотта, и вполовину не столь утонченная музыкантша, как Эмили Джейн. Несомненно, вы получите гораздо большее удовольствие от их мастерства, нежели от моего невежества.
— Ваша скромность, бесспорно, делает вам честь, молодая леди. Однако я настаиваю на своей просьбе. Позвольте вас заверить, что я отнюдь не знаток ни в музыке, ни в рисовании и получаю эстетическое наслаждение от всего, что так или иначе радует взор и слух.
— Боже правый! — словно внезапно очнувшись от непреодолимого наваждения, воскликнула Энн. — Прошу прошения, мистер Уэйтмен, я была так сильно поражена вашим неожиданным подарком, что позабыла даже поблагодарить вас за него!
— О чем это вы? — вопросил мистер Уэйтмен, устремив пристальный взгляд на свою собеседницу. — Ах, да, о цветах. Ну, это просто милый пустячок, не заслуживающий особого внимания. Однако мне было действительно приятно преподнести их вам… ведь для меня именно эти цветы имеют особый смысл, таящий в себе самые сокровенные устремления человеческого сердца… О, если бы только они были способны поведать вам о том, что не осмеливаются произнести мои уста!..
Энн быстро опустила взор и густо покраснела.
— Поверьте мне, — продолжал он с небывалым дотоле трепетным пылом, — что этим своим поступком я отнюдь не преследовал каких-либо корыстных целей по отношению к вам. Мне всего лишь хотелось выразить свое безмолвное восхищение… Я не осмеливался и помышлять о вашей благодарности. Но если вы и впрямь хотите поблагодарить меня, то почему бы вам не сделать это сейчас?
— Благодарю вас, сэр, — пролепетала Энн, робко подняв взор.
— Сэр? — молодой человек издал легкий смешок. — Не слишком ли помпезно это звучит для столь скромной персоны, как я?
— Ничуть, — просто ответила девушка. — Я всего лишь хотела бы воздать вам дань своего искреннего уважения, которого вы, несомненно, заслуживаете.
— И поэтому вы обращаетесь ко мне, словно я дворянин. Право слово, мисс, вы бы еще сказали мне «ваша светлость», «милорд» или «ваша милость»! Уверяю вас, все это не составило бы никакой разницы с вашим учтивым и официальным «сэр».
— Вы смеетесь надо мной, мистер Уэйтмен, — в отчаянии промолвила Энн, с трудом сдерживая обиду.
— Нисколько, — серьезно ответил он. — Просто мне было бы более приятно, если бы вы звали меня по имени — Уильям. Хотя бы теперь, когда мы одни.
Сказано это было очень спокойно, мягким и примирительным тоном, однако дочь пастора снова смутилась и еще гуще покраснела.
— Вы не против? — осторожно осведомился юноша.
— Мне кажется… — робко ответила она. — Я полагаю…
— Что же? — спросил мистер Уэйтмен, устремив на девушку пытливый, настойчивый взор.
— Простите. Мне невыносимо горько думать, что мои слова могут вас обидеть. Но… к сожалению, сейчас я не могу исполнить вашей просьбы: мне кажется, она слишком поспешна.
— Поспешна? Но почему?
— Ведь мы совсем мало бываем в обществе друг друга. Вероятно, за весь период вашего пребывания в Гаворте вы говорили со мною не больше двух-трех раз, включая этот.
— Но иногда бывает довольно и единого взгляда, единого слова, чтобы… — невольно вырвалось из уст юного викария, чье существо в этот момент находилось в безраздельной власти неудержимого восторженного порыва, но он вовремя спохватился и, обуздав свои чувства, резко смолк.
Энн подняла взор. В ее широко раскрытых прекрасных глазах отражалось робкое недоумение, вот-вот готовое смениться блаженным светом подлинного счастья. Девушка словно внезапно погрузилась в дивную сладко обжигающую негу чарующего сказочного сна, бурным стремительным потоком вливавшегося в ее сознание, подымая в нем яркое, горячее пламя новой полнокровной жизни. «Что же, что он хотел сказать мне?» — вот вопрос, мучительно терзавший в те мгновения младшую пасторскую дочь.
— Так, значит, вы отказываете мне в моей просьбе? — произнес мистер Уэйтмен почти обреченным тоном; эти его слова вернули Энн к реальности.
— Нет… Да… — ответила она растерянно. — То есть, я хотела сказать… если вы не против, я могу называть вас сэр Уильям.
— Сэр Уильям? — юноша горько усмехнулся. — Это даже хуже, чем просто «сэр». «Сэр Уильям»… Подумать только!.. Как помпезно! Сэр Уильям… Кажется, именно так звали английского посла в Неаполе. Того самого важного господина, что на закате прошлого и на заре нового века состоял на почетной службе у самой августейшей четы — Фердинанда Неаполитанского и Марии Каролины. Это тот самый сэр Уильям, что некогда сочетался священными узами брака с известной красавицей-авантюристкой Эммой Лион-Хэрт, преобразившейся после замужества в леди Гамильтон. Что ж, надо полагать, столь лестное сравнение делает мне честь; так я его и приму, — Уильям Уэйтмен нахмурился и грустно вздохнул. — По крайней мере, это все же лучше, чем мисс Селия-Амелия — ужасное прозвище, коим соизволили наградить меня ваши сестры.
— Вам не следует сердиться на моих сестер, мистер Уэйтмен; они ведь говорят так не со зла.
— О, я нисколько не сержусь, — спокойно ответил молодой викарий. — Видно, мне на роду написано быть вечной мишенью для шуток и насмешек.
Энн решилась поднять на своего собеседника нежный лучистый взор, исполненный смиренного благоговения и искреннего сочувствия.
— Мне, право, очень жаль, что вас огорчают остроты моих сестер, — проговорила она тихо и кротко, — но вы должны простить их, сэр Уильям. Как я уже говорила, они пускают их в ход не со зла. Что до меня, то можете мне поверить, я отнюдь не одобряю подобных — пусть и самых невинных — дерзостей и со своей стороны никогда не потакала в этом сестрам.
— Вы — сама доброта и деликатность! Я бесконечно благодарен Богу за то, что мне посчастливилось встретить вас!
Сказано это было поразительно просто, без тени притворной лести или лукавства.
Энн снова смутилась и отвела взор. Однако последнее признание юного викария тронуло ее настолько глубоко, что ей захотелось ответить ему тем же искренним участием. Собравшись с силами, она промолвила:
— Я всегда буду рада выслушать вас и помочь вам, чем смогу.
— Я знал, что вы так скажете, о, прелестный светлый ангел! — воскликнул он и в страстном порыве схватил и сжал ее руки. — Ничто на свете не сравнится с вашей безграничной добротою, которая достойна стать гимном Божественной благодати!
От этих пылких помпезных речей скромной пасторской дочери стало не по себе.
— Нет, нет, ничего подобного! — воскликнула она и, решительно вырвав свои руки, осмелилась взглянуть ему прямо в лицо. — Вы, должно быть, шутите или смеетесь надо мной, мистер Уэйтмен! Еще минуту назад мне казалось, что вы были искренним, а сейчас вы откровенно льстите мне; я этого не переношу. И, хуже того, вы богохульствуете, приравнивая земное к небесному!
