— Что же? — оживился юный викарий.
— Мне, право, неловко просить вас о столь любезной услуге.
— Какой же? — настаивал юноша.
Пасторская дочь бросила на него мягкий лучистый взор, в котором отражалась смиренная мольба.
— Я была бы очень благодарна вам, — тихо промолвила она, — ежели вы оказали бы мне величайшую услугу, одолжив вашу книгу на несколько дней. Уверяю вас, мистер Уэйтмен, вы получите свою книгу назад в целости и сохранности, если вы осчастливите меня тем, что внемлете моей просьбе.
— О, в вашем последнем уверении нет необходимости, — возразил юный джентльмен, — ведь теперь эта книга ваша, если вы будете столь любезны, что согласитесь принять сей скромный дар.
Энн прижата к груди дорогой ее сердцу подарок, словно то был заветный ключ от обители Счастья.
— Я рад, что не ошибся в своем выборе, — сказал ее благодетель при прощании, очевидно имея в виду книгу, но пасторская дочь невольно поймала себя на том, что усмотрела в его словах двоякий смысл.
Он протянул руку, она покорно вложила в нее свою. Сколько невыразимой нежности и — одновременно — высокой, благородной чистоты было в этом, казалось бы, совершенно обыкновенном прощальном пожатии!
По завершении столь неожиданного и вместе с тем — столь желанного визита младшая пасторская дочь еще довольно долго пребывала в сильном возбуждении и в полном смятении мыслей и чувств.
Было ли для нее отрадой внезапное появление юного викария в ее тихой обители? Бесспорно! Было ли его присутствие подле нее тайным источником света, благоденствия, тепла? Безусловно!
Что же тогда мешало славной пасторской дочери спокойно наслаждаться столь милостиво дарованным ей счастьем? Какая скрытая печать нещадно точила ее сердце? Вопросы, на которые замутненный грезами рассудок девушки не мог найти ответа.
И тем не менее после сего достопамятного рандеву Энн очень скоро пошла на поправку. Иногда бывает довольно лишь капли живительной влаги, чтобы дать возможность вновь потянуться к лучам бодрящего мягкого солнца, казалось бы, зачахшему в долгой, мучительной засухе молодому побегу. Так происходит и с человеческим сердцем: нагрянувшая в него нечаянная радость заставит тлеющие угольки былых сладостных упований полыхать с новой силой.
Ободренный благоприятной переменой в здоровье мисс Бронте, Уильям Уэйтмен возобновил свои ежедневные визиты в пасторский дом. Молодые люди стали, как бывало прежде, проводить много времени в обществе друг друга. В суровых, заповедных пустошах Гаворта они нашли светлый Оазис, в котором черпали тайную благодать — то высокое чувство, какое каждый из них питал по отношению к другому, но о каковом ни он, ни она не осмеливались обмолвиться вслух.
Правда, по временам Энн невольно улавливала на лице юноши отпечаток скрытой тревоги — выражение, заставившее ее ужаснуться еще при первой беседе наедине. Это несказанно огорчало девушку, нередко становилось причиной ее мучительных раздумий и, в конце концов, превратилось для нее в загадку Сфинкса.
Если не брать в расчет сего досадного обстоятельства, можно сказать, что счастье Энн в этот период было наиболее полным и безмятежным. Она чувствовала себя, словно избранная праведница, священной волею Всевышнего попавшая в Рай.
Но настал день, когда восхитительные райские кущи обернулись для пасторской дочери чудовищным пламенем Преисподней.
Случилось это тихим апрельским вечером, приятная свежесть которого так и манила обитателей гавортского пастората в долгую увлекательную прогулку. Сестры, никак не желавшие упустить столь превосходную возможность, снарядили своего четвероногого любимца Кипера и отправились вместе с ним бродить по суровым холмам, где вечно зеленый вереск и душистая жимолость мирно курили в воздух свои терпкие благовония.
Когда барышни огибали одинокий, как бы отбившийся от гряды своих кряжистых собратьев массивный холм вдоль его отлогих склонов, старшая мисс Бронте вдруг оступилась и упала на ровном месте, ибо впереди нее легла какая-то тень, внезапно загородившая ее близоруким глазам природный свет, еще не рассеянный вечерними сумерками. Позабыв обо всем, Энн тотчас бросилась на помощь сестре, а зоркая Эмили мгновенно различила в этом странном препятствии, возникшем на их пути, очертания человеческой фигуры и, устремив взгляд в ту сторону, откуда ложилась тень, не замедлила обнаружить виновника происшествия — благословенного юного викария Уильяма Уэйтмена собственной персоной. Викарий, по всей видимости, наслаждался первозданным великолепием суровой гавортской природы в гордом одиночестве.
Шарлотта и Эмили быстро сориентировались и, забрав Килера, поспешили под каким-то предлогом оставить влюбленную чету наедине.
Молодой человек, бросив на свою прелестную подругу нежный печальный взор, с отчаянным жаром воскликнул:
— [Стянусь душой, я больше этого не вынесу!
Энн в свою очередь осторожно взглянула на него, по-видимому, ожидая пояснений. Между тем он продолжал, и в каждом его слове звучала невыразимая тоска:
— Но почему? За что роковая Судьба так зло пошутила над нами?!
В прекрасных синих глазах Уильяма Уэйтмена отражалась вселенская скорбь, а несчастная пасторская дочь почувствовала, будто земля разверзается под ее ногами, и ее стремительно поглощает зияющая бездна.
— О, Боже! Как вы побледнели! — воскликнул он обеспокоенно. — Способны ли вы сейчас выслушать то, о чем я так давно собираюсь сказать вам?
— Надеюсь, — тихо ответила девушка, все больше бледнея и изо всех сил стараясь подавить свое волнение.
— Одному Богу известно, как нелегко мне говорить об этом; не знаю даже с чего начать. Я чувствовал, что мне давно следовало бы с вами поделиться: вполне возможно, это помогло бы нам избежать многих проблем и огорчений и лучше понять друг друга с самого начала. Но мне не доставало духу открыть вам правду.
— Какую правду? — спросила Энн, с трудом владея собой.
Юный викарий снова пристально взглянул на свою милую собеседницу. Выждав подходящий момент, когда к бедняжке постепенно вернулось самообладание, достаточное для того, чтобы быть способной выслушать подобное признание, он, собравшись с духом и решившись как можно скорее покончить с самым страшным, что ему предстояло, быстро, почти беззвучно произнес:
— Правду о моей помолвке.
Пасторская дочь поспешно облокотилась на склон холма, чувствуя, что ноги ее подкашиваются и она вот-вот лишится сознания.
— Уж и не знаю, — продолжал он со всей невыразимой отчаянной безысходностью, какая владела им в тот момент, — могу ли я надеяться теперь когда-нибудь заслужить ваше прощение? Вы, вероятно, теперь считаете меня последним негодяем, не так ли мисс Бронте?
Собравшись из последних сил и призвав в помощь все свое достоинство, девушка тихо спросила:
— Скажите мне только одно: вы любите ее?
— Мы были знакомы с детства, — сказал юный викарий, словно не услышав ее вопроса. — Девочка рано лишилась родителей, и мой отец, помощник священника в Килберне — небольшом провинциальном городке неподалеку от Йорка — пожалел несчастную малютку и взял ее в наш дом. Три года мы прожили вместе, а когда отец умер — меня забрал к себе его брат, живший по соседству, а бедную Элизу увезли на юг, в Бат, к родственникам моей матери, уже давно усопшей. К тому времени мне исполнилось двенадцать лет, Элизе было восемь, и мы были привязаны друг к другу, как брат и сестра.
