— Не смейте! — воскликнула Энн, обернувшись, в то время как все ее существо содрогалось во власти неистового ужаса. — Слышите, не смейте! Не то я умру!
— Мой ангел! — сказал он смиренно, стараясь справиться с одолевавшим его волнением. — Клянусь душой, я ничего не знал! Я и не помышлял о том, к чему может привести моя неосмотрительная опрометчивость! Каким эгоизмом было с моей стороны позабыть о ваших чувствах и вовремя не пощадить их! Только теперь я понял, каким я был глупцом, полагая, будто вся опасность искушения грозит лишь мне одному, и лишь мне одному придется платить за это! О, мое бедное дитя, мое светлое божество, мое дыхание! Вы одна в моем сердце! Слышите?! Только вы одна! — молодым человеком снова овладело необыкновенное волнение, и он отчаянно воскликнул: — Если бы только я мог взять назад свое слово!
— Но это невозможно, — сказала пасторская дочь, печально вздохнув. — Вы связаны словом с той девушкой; на кон поставлена ваша честь.
— Когда я вижу ту глубочайшую грусть, которая лежит на вашем прекрасном челе и отражается в ваших глазах, — сказал он серьезно, — я готов забыть о своей чести, лишь бы избавить вас от страданий.
— Забыть о чести! — воскликнула она, отстраняясь. — Это то же самое, что забыть о Боге и о Его священных заповедях. Мне становится страшно, когда я слышу такое из ваших уст, мистер Уэйтмен!
— Вы говорите, что я забыл о Боге? Но разве Бог вспомнил о нас? Он заставил нас полюбить друг друга лишь для того, чтобы навек разлучить! День, которому назначалось сделать меня счастливейшим существом на земле, стал для меня самым несчастным! И это, по-вашему, справедливость? Это Бог?
Самообладание, вконец изменившее молодому человеку, словно бы перекочевало в другое пристанище. Оно неожиданно вернулось к девушке: пламя, возродившееся в мертвой груде пепла.
— Увы, и для меня тоже самый счастливый день моей жизни оказался одновременно и самым несчастным! — промолвила она с тяжким вздохом. — Но Бог здесь ни при чем. Такова роковая Судьба. Нам не остается ничего иного, кроме как набраться мужества и постараться достойно принять выпавший нам жребий. Да поможет нам Господь!
— Но силы! — отчаянно воскликнул юный викарий. — Откуда взять их? Право же, мыслимо ли заставить вновь забиться сердце, принявшее в себя леденящий клинок кинжала? А вы, о, бедное дитя, мой дух, моя вечность?! Что будет с вами? О, небесные силы! Что станется с нами обоими?!
— О, нет, мой дорогой Уильям, вы ошибаетесь, — мягко возразила его прелестная собеседница. — Пусть нам не суждено быть вместе, пусть злополучный Рок разъединил наши пути, неумолимо отвратив вас от меня! Пусть так. И все же, смею надеяться, что самое заветное наше достояние осталось при нас. Это наша любовь, которую никто и ничто не в силах отнять у нас, не так ли, милый Уильям?
— О, да, мой светлый ангел! — молодой викарий простер вперед руку и, обхватив девушку за талию, нежно и страстно привлек к себе. Напряженно глядя в ее прекрасные газельи глаза, в которых отражался мягкий эфемерный свет, словно таинственный глашатай из потустороннего мира, юноша, взволнованно шепча ей на ухо, продолжал: — Вы совершенно правы, о, моя дорогая, моя прелестная чаровница! Злополучный Рок отнял у нас надежду на земное счастье, беспощадно вверг нас в кипучую пучину вечной скорби, но, в то же время — о, дивный восторг — всемилостивый Создатель ниспослал нам в качестве утешения свое высочайшее благословение, позволив нам испить из священной чаши Любви! Страшная превратность Судьбы! Мистическое сочетание! Проклятие обернулось благословением — благословение заклеймилось проклятием! Непостижимые роковые силы породили одно из другого!
Девушка смертельно побледнела и пошатнулась, охваченная неистовым ужасом перед зловещим смыслом последних слов. Молодой человек торопливо схватил ее на руки и, встревоженно вглядываясь в ее лицо, принялся настойчиво вопрошать:
— Что с вами, мой ангел? Я напугал вас, верно? О, прошу прощения! Видит Бог, я этого не хотел! Ради всего святого скажите мне: чем я могу помочь вам? — он принялся судорожно разминать ее окоченевшие запястья и пальцы в своей руке. — Боже правый, как я сожалею, что не сумел сдержаться и имел непростительную неосторожность высказать свои сумбурные мысли вслух! Но успокойтесь, мое сокровище. Ну вот, хвала Господу, кажется, все уже прошло. Вам лучше, моя дорогая?
— Да, — проговорила она тихим и слабым голосом, звук которого почти сливался с ее дыханием.
— Послушайте же, милая моя крошка, — сказал он, все еще держа ее на руках и крепко прижимая к себе, — все, что я говорил сейчас о проклятии и благословении, эти мои слова, столь сильно взволновавшие вас, — сплошные глупости и вздор. Забудьте о них поскорей, умоляю вас! Подумайте о другом. Ведь, в сущности, наше нынешнее положение не так уж и безнадежно. Я только что устроился в Гаворте и отнюдь не намерен в ближайшее время его покидать и отказываться от своих приходских обязанностей во имя того, чтобы поскорее исполнить свой долг и связать себя роковыми узами брака с Элизой, которые в одночасье положат конец моим самым отчаянным упованиям. Так мне удастся выиграть время, и — кто знает: быть может, все обернется к лучшему.
— К лучшему? — тихо переспросила Энн, вскинув на своего прелестного юного собеседника вопросительный взгляд.
— Именно, — ответил он неожиданно бодрым тоном, очевидно, дав своим мыслям новое, более оптимистичное направление, — к лучшему для всех нас. Возможно, настанет день, когда Элиза сама покончит с нашей помолвкой и откажется от своего слова ради того, чтобы связать свою судьбу с человеком, который, как я уповаю, окажется более достойным подобной чести и который сумеет подарить моей сестренке подлинное счастье. Это как раз то, чего она, безусловно, заслуживает, но чего я, при всем своем желании, никогда не смог бы ей подарить, ибо мое сердце навеки отдано вам! — заключил молодой человек, осторожно, словно величайшую драгоценность, опустив девушку на землю.
— О, мой дорогой! — произнесла она во власти сильного волнения. — Если бы только подобное было бы возможно!.. Но нет! — прибавила она со вздохом, исполненным невыразимой грусти. — Это всего лишь призрачная иллюзия — слишком прекрасная, чтобы стать явью! В нашем положении опасно предаваться грезам: чем слаще они будут, тем сильнее окажется разочарование, которое неизбежно последует за ними.
— Вы правы, но все же…
— Нет! — прервала она его резким возгласом. — К сожалению, мы живем не в романах, а в жестоком мире, намертво скованные единой гигантской цепью непреложных законов; здесь каждый человек несет ответственность за свои поступки в полной мере, а чудеса случаются крайне редко. Увы, я не Элинор Дэшвуд
[25]
, а вы, мой милый Уильям — не Эдвард Ферраре, и было бы глупо надеяться на то, что нам дано величайшее благо воплотить их надуманную судьбу в реальную жизнь.
— А Элиза — не мисс Люси Стилл, хотите вы сказать? Что ж, верно. Тем более что, к величайшей моей досаде, у меня нет братца Роберта, чьими достоинствами она могла бы соблазниться. Впрочем, последнее сравнение неуместно: Элиза отнюдь не меркантильна и никогда не польстится на богатство молодого человека, не питая к нему нежных чувств; я в этом убежден. Я был несправедлив к Элизе: она во сто крат лучше мисс Стилл и ничуть не повинна в том, что произошло… Простите, моя дорогая Энн. Вам, должно быть, не слишком приятно слышать эти дифирамбы в адрес Элизы. Но поверьте мне: перед вашими несравненными совершенствами меркнет самое Солнце!
